Анастас Микоян

Съезды Коммунистической партии не проводились в СССР 13 лет: война помешала. 5 октября 1952 года открылся XIX съезд, последний при жизни Сталина. Он выступил в последний день съезда. Схему работы сохранили прежнюю: съезд выбирает новый состав ЦК, затем делегаты разъезжаются, а ЦК собирается на Пленум, дабы избрать высший орган партийной власти, Политбюро. Пленум собрался в Большом Кремлёвском дворце 16 октября. В качестве члена ЦК на нём присутствовал знаменитый писатель Константин Симонов. Впоследствии он написал книгу «Глазами человека моего поколения. Размышления о И. В. Сталине». В этой книге событие, случившееся на Пленуме, Симонов описал подробно.

Стенограмма Пленума не велась. Сталин это знал или наверняка сам распорядился. При этом он также знал, что некоторые делегаты будут записывать его выступление по собственной инициативе: записи потом использовались для текущей работы.

Дмитрий Шепилов в своей книге «Непримкнувший» утверждает, что Сталин не любил, когда за ним записывали, выражал недовольство, но подчинённые упорно продолжали это делать. Маленков, например, записывал за Сталиным даже во время застолий: помещал блокнот рядом с тарелкой и кратко конспектировал.

В нашем случае конспект выступления Сталина сделал 1-й секретарь Курского обкома партии, только что избранный членом ЦК Леонид Ефремов, конспект этот известен историками как убедительный документ.

Сталин вышел на трибуну. Члены старого Политбюро сидели за его спиной в ряд за длинным столом. В том числе Молотов и Микоян. Переждав традиционные приветственные аплодисменты, Сталин вдруг заговорил об этих двоих. Константин Симонов вспоминает:

«Сначала со всем этим синодиком обвинений и подозрений, обвинений в нестойкости, в нетвёрдости, подозрений в трусости и капитулянстве он [Сталин] обрушился на Молотова. ‹…›

Я так и не понял, в чём был виноват Молотов. ‹…› Он обвинялся во всех тех грехах, которые не должны были иметь места в партии. ‹…›

В том, что он говорил, была свойственная ему железная конструкция. Такая же конструкция была и у следующей части его речи, посвящённой Микояну, более короткой, но по каким-то своим оттенкам, пожалуй, ещё более злой и неуважительной.

‹…› Лица Молотова и Микояна были белыми и мёртвыми. Такими же белыми и мёртвыми эти лица остались тогда, когда Сталин кончил, вернулся, сел за стол, а они — сначала Молотов, потом Микоян — спустились один за другим на трибуну и там — Молотов дольше, Микоян короче — пытались объяснить Сталину свои действия и поступки. ‹…›

После той жестокости, с которой говорил о них обоих Сталин, после той ярости, которая звучала во многих местах его речи, оба выступавшие казались произносившими последнее слово подсудимыми, которые, хотя и отрицают все взваленные на них вины, но вряд ли могут надеяться на перемену в своей, уже решённой Сталиным судьбе. ‹…› Они выступали, а мне казалось, что это не люди, которых я довольно много раз и довольно близко от себя видел, а белые маски, надетые на эти лица, очень похожие на сами лица и в то же время какие-то совершенно не похожие, уже неживые. ‹…›

То, что он явно хотел скомпрометировать их обоих, принизить, лишить ореола одних из первых после него самого исторических фигур, было несомненно. ‹…› Имя Молотова называлось или припоминалось непосредственно вслед за именем Сталина. Вот этого Сталин, видимо, и не желал. ‹…› Почему-то он не желал, чтобы Молотов после него, случись что-то с ним, остался первой фигурой в государстве и партии. И речь его окончательно исключала такую возможность.

‹…› Вслед за этим произошло то, что впоследствии не стало известным сколько-нибудь широко: Сталин, хотя этого и не было в новом Уставе партии, предложил выделить из состава Президиума Бюро Президиума, то есть, в сущности, Политбюро под другим наименованием. И вот в это Бюро из числа старых членов Политбюро, вошедших в новый состав Президиума, не вошли ни Молотов, ни Микоян».

На том же Пленуме Сталин заговорил о своём уходе, о том, что он стар и теперь другие должны продолжить его дело. Его речь об этом была встречена бурными протестами участников заседания.

Странно, что интеллектуал Симонов не понял, в чём суть обвинений в адрес Молотова и Микояна. Видимо он, как и прочие, был потрясён самим фактом публичной атаки. На глазах у делегатов съезда рождалась новая страшная сенсация, новое огромное «дело». Если полетят головы Молотова и Микояна — будут казнены десятки других функционеров; каждый присутствовавший в зале ощутил бегущий по спине смертный холодок. Состарившийся Хозяин решил провести новую чистку. Ему скоро будет 73 года — сколько он ещё протянет? Он может умереть завтра, а может, и через десять лет. Сколько чисток он ещё устроит?