Амурная примета

Она не стала отнимать руку и посмотрела прямо в глаза Щелкунову. На этот раз он увидел в ее взоре желание и покорность. Владислав Сергеевич притянул Эмилию к себе и, не сводя с нее начавшего туманиться взора, впился в ее пухленькие губки своими губами. Она ответила на его поцелуй и обхватила его шею руками. Пальчики ее были прохладными… Потом, будто спохватившись, она отняла руки и слегка отстранилась от Щелкунова. А Владислав Сергеевич исступленно пылал страстью, ничего вокруг не замечая. Одна ладонь его легла на грудь Эмилии и начала ее легонько мять, другая поползла по ее коленке вверх, задирая полы халатика. Когда его пальцы коснулись сакрального женского места, Эмилия вскрикнула. В это время полы тяжелой портьеры колыхнулись, и из-за нее показался Вершинин. Лицо Рудольфа Залмановича было перекошено от злобы, крылья носа раздуты, рот приоткрыт, словно Вершинин вот-вот был готов броситься кусаться. Он был чем-то похож на актера Малого театра Александра Ленского-Вервициотти, исполняющего роль Отелло. Теперь в лице судебного пристава Щелкунова обанкротившийся комиссионер видел не только жертву, но и соперника, покусившегося на то, что целиком и полностью принадлежало ему, Рудольфу Вершинину. Это привносило в действия Вершинина еще и ненависть и тем самым облегчало осуществление задуманного.

Тихо, на цыпочках и едва сдерживая дыхание, поскольку внутри него бушевал вулкан, готовый вот-вот взорваться огнем и лавой, Рудольф Залманович подошел к дивану и резко набросил веревочную петлю на шею Щелкунова. Несколько мгновений судебный пристав ничего не понимал. Потом дернулся, замотал головой, насколько это ему удавалось, и попробовал встать, но из этого ничего не получилось: какая-то сила, злая и жестокая, удержала его на месте. Не вышло и просунуть пальцы под петлю и ослабить ее: это мешала сделать Эмилия, навалившаяся всем телом на руки Щелкунова. А потом в его глазах стало темнеть. Во рту появился кисловатый привкус. Щелкунов в отчаянии предпринял неимоверные усилия, чтобы освободиться, но не смог даже шевельнуться. Затем его будто с силой выбросило в холодное звездное небо, после чего пришли темнота и холод…

– Ну все уже, отпусти его. Все кончено…

Эти слова Эмилии словно отрезвили Рудольфа Вершинина. Невидящим взглядом он посмотрел на нее, затем медленно отпустил веревочную петлю. Щелкунов, вернее, его тело, что совсем недавно принадлежало судебному приставу Владиславу Сергеевичу Щелкунову, повалилось набок и застыло в неудобной позе. Впрочем, поза являлась бы неудобной, если судебный пристав был бы жив. А мертвые неудобств не чувствуют…

– Давай снимай с него все, – буркнул Рудольф Залманович и стал стягивать с трупа брюки. Эмилия сняла жилет и начала расстегивать рубашку.

– Быстрее! – резко выдохнул Вершинин и стремительно вышел из спальни. Менее чем через полминуты он вернулся, неся перед собой большой дорожный баул, то бишь вместительный деревянный сундук с округлой крышкой и расстегнутыми ремнями. Поставив баул возле дивана (предварительно отодвинув от него столик) и дождавшись, когда Эмилия до конца разденет мертвого судебного пристава Щелкунова, Рудольф Залманович откинул крышку сундука и достал из него большой холщовый мешок. Надев его на труп Щелкунова, как примерно натягивают на руку плотную перчатку, Вершинин опрокинул мешок набок, с силой затолкал в него высовывающиеся части тела судебного пристава и завязал у мешка горловину. После чего поднял мешок и свалил его в сундук. Закрыв крышку баула и застегнув ремни, Вершинин сел на диван и стал шарить по карманам одежды судебного пристава. Найдя связку ключей, часы и портмоне, он открыл его и вытащил тридцать пять рублей ассигнациями. Машинально сунув деньги и часы в карман, он взял ключи и посмотрел на Эмилию:

– Какой адрес он назвал?

– Дом Поляковых на Моховой, – ответила Эмилия и назвала квартиру.

– Хорошо. Будь здесь, я скоро приду, – приказал Вершинин и, одевшись, вышел из квартиры. Эмилия села на диван и, поглядывая на баул, принялась ждать любовника.

Она не помнила, сколько времени прошло после ухода Рудольфа, когда в бауле стали раздаваться глухие звуки. Эмилия покосилась на баул и приподнялась с дивана. Вначале в ее голове промелькнула мысль, что судебный пристав ожил. Она даже проверила, насколько крепко застегнуты ремни, закрывающие крышку. Однако через минуту девушка отогнала эту мысль, ведь она самолично видела застывший взгляд пристава, какой бывает только у мертвецов, и его посинелое лицо.

Она снова села на диван и прислушалась: звуков из баула более не раздавалось.

«Теперь, если что, тебе не выкрутиться», – мелькнула мысль, как будто кто-то прошептал эти слова над самым ее ухом.

Эмилия невольно вздрогнула и снова покосилась на стоящий рядом баул. Потом тряхнула головой, словно отгоняя от себя что-то ненужное, легла на диван и вслух произнесла:

– Выкручусь!

* * *