— Смотри, — сказал мне Боккар, — вон идет граф Гиш, пресловутый соблазнитель женщин и самый большой забияка при дворе, а рядом с ним — неужели? — да ведь это Линьероль! И как он только рискнул показаться на улице среди бела дня? Ведь суд приговорил его к смерти!
Я пригляделся к двоим мужчинам и узнал в более знатном из них того наглеца, который вчера вечером оскорбил Гаспарду дерзким жестом. Он, казалось, тоже узнал меня. В узком переулке трудно было разминуться. Когда мы поравнялись, Боккар и Линьероль шли около стен, а мы с графом вынуждены были вплотную пройти друг мимо друга.
Внезапно граф толкнул меня и сказал:
— Дай дорогу, чертов гугенот!
Вне себя, я обернулся к нему, а он крикнул мне вслед с усмешкой:
— Ты и на улице собираешься хвост распускать, как тогда, у окошка?
Я хотел броситься за ним, но Боккар удержал меня, взмолившись:
— Только не здесь! На нас в одно мгновение набросится парижская чернь, и ты погибнешь, так как по твоему накрахмаленному воротнику они узнают в тебе гугенота! Само собой разумеется, ты должен получить удовлетворение. Предоставь это дело мне, и я буду рад устроить так, чтобы этот господин согласился на честный поединок… Теперь, ради всех святых, скажи мне, разве ты знаком с Гишем? Ты уже настроил его против себя? Но нет, это невозможно! Негодяй просто в плохом настроении и решил отвести душу на твоем гугенотском одеянии…
Вскоре мы вошли в гостиницу, где, подавленные, принялись за еду.
— Надо подкрепиться, — сказал Боккар, — ибо мне нелегко будет сладить с графом.
Мы расстались, и я возвратился на постоялый двор, пообещав Боккару, что буду ждать его там. Через два часа он вошел в мою комнату со словами:
— Все в порядке! Завтра на рассвете граф будет драться с тобой за воротами Сен-Мишель. Когда я сказал ему, что ты из хорошего рода, граф заявил, что сейчас не время исследовать твою родословную и что его интересует только твоя шпага. Кстати, как у тебя с этим обстоит дело? Я убежден, что ты хорошо фехтуешь, но боюсь, ты медлителен, в особенности по сравнению с таким ловкачом, как он.
На лице у Боккара появилось озабоченное выражение; крикнув, чтобы принесли две учебные шпаги — на первом этаже дома рядом с моей гостиницей была фехтовальная зала, — он вложил одну из них мне в руку и сказал:
— А ну-ка, покажи, что ты умеешь.
После нескольких схваток, во время которых Боккар совершенно безуспешно подгонял меня криками «Живее, живее!», он бросил шпагу и отвернулся к окну, чтобы скрыть от меня слезу, появление которой я, однако, успел заметить. Я подошел и, положив ему руку на плечо, сказал:
— Боккар, не расстраивайся. Все предопределено. Если мой смертный час должен пробить завтра, то это все равно случится и для этого не понадобится шпага графа. Если же нет, то и его оружие не сможет причинить мне вреда.
— Не выводи меня из себя! — воскликнул он, быстро оборачиваясь ко мне. — Мы должны использовать каждую минуту из тех, что остались в нашем распоряжении, но не на фехтование, ибо в теории ты непогрешим, а твоя флегматичность, — заметил он со вздохом, — неизлечима. Есть только одно средство спасти тебя. Обратись с молитвой к Эйнзидельнской Божией Матери и не говори мне, что ты протестант, — один раз не считается! Она будет вдвойне тронута тем, что один из отступников вверит ей свою жизнь. У тебя хватит времени прочитать несколько раз «Богородицу» ради своего спасения, и, поверь, милостивая Матерь Божия не покинет тебя. Последуй моему совету, милый друг, перебори себя.
— Оставь меня в покое! — только и ответил я, раздраженный его странным советом, но все же растроганный его заботой.
Он еще некоторое время настаивал, но тщетно. Потом мы условились обо всем, что нужно на завтра, и распрощались. Перед тем как выйти за дверь, Боккар еще раз обернулся ко мне и сказал:
— Хотя бы перед сном вспомни о Ней, Шадау!
Глава VI
На следующее утро меня разбудило чье-то прикосновение. Я открыл глаза: Боккар стоял у моей постели.
— Вставай! Время не терпит, если ты не хочешь опоздать! Я забыл сказать тебе вчера, кого граф выбрал своим секундантом, — Линьероля. Если желаешь знать мое мнение, это новое оскорбление! Но есть и преимущество: если ты, — он вздохнул, — серьезно ранишь противника, достопочтенный секундант безусловно будет помалкивать, ибо у него тысячи веских оснований не привлекать к себе внимания общества.
Одеваясь, я заметил, что мой друг о чем-то хочет попросить меня и с трудом преодолевает это желание. Я надел свою сшитую в Берне дорожную куртку с карманами с обеих сторон и надвинул на лоб широкополую шляпу, когда вдруг Боккар порывисто обнял меня и прижался головой к моей груди. Это чрезмерное участие показалось мне не слишком мужественным, и я осторожно отстранил его. Мне показалось, что в это мгновение Боккар что-то проделывал с моей курткой; но я не раздумывал об этом долго, так как нам нужно было спешить.