Ами-Де-Нета [СИ]

Дети. Сорок девчонок и мальчишек, возрастом от семи до шестнадцати лет, отданные ей родителями, уважаемыми в городе людьми. Да хоть бы и круглые сироты. Веа подумала о них с жаркой яростью, комкая потными руками край одеяла. Если бы не эти крикливые дрянные недоросли, она кинулась бы с балкона, вслед за ненужной вассой. Нашла бы покой. Но кто позаботится о них, ведь там все налажено, все работает, потому что работает она, вот уже больше тридцати лет.

Нет, решила веа, я не встану. Даже попить воды. Нет. Дотерплю до утра, перемежая злобную память с привычными тоскливыми кошмарами, а завтра в школе подготовлю всю документацию к передаче городскому совету. И тогда, с чистой совестью смогу наконец, обрести покой. Надеюсь, смерть не окажется переходом куда-то, думала веа, задремывая и снова просыпаясь. Не хочу ничего, кроме пустоты и покоя.

Ей снилась маленькая лодка, Коста ворочал штурвал, Натан смеялся, держа в руках рыжую белку, наклонял голову, отплевываясь от пушистого хвоста. А потом — волна, белый гребень, такой красивый, лодочка сверху, кренясь так, что головы их почти окунаются в шипящую воду. И треск, разрывающий ей сердце. Спящая женщина плакала, снова и снова переживая не виденное в реальности, но показанное услужливым сном, как показывал он ей главное горе жизни вот уже больше тридцати лет, каждую ночь.

«Не каждую», прошелестел в голове тихий голос, и она открыла глаза, бессмысленно глядя в белый сводчатый потолок, «вспомни, Кло, не каждую».

Но думать она не могла и заснула снова.

Утром, прогнав привычную головную боль правильно заваренным чаем, веа сидела на балконе, помешивала ложечкой сладкие сливки в фарфоровой чашечке, и прикидывала, какие дела сегодня необходимо решить в первую очередь. К осени — выпуск старшего класса, нужно пригласить мастериц, чтобы уже сейчас подумали над платьями и костюмами. Ах, да. Течет большой бак, сегодня приедут жестянщики. Санк ими займется. Санк.

Она нахмурилась, ставя чашку на маленький стол. Нужно подумать, куда выкинуть этих кошек. И еще важное. Если Калем нашел кошку уже с животом, значит, где-то ходит самец. И есть еще кошки? Неужели они расплодятся, как расплодились четыреста лет тому помойные острозубки? В книгах описаны эти страшные времена, когда пришла эпидемия вслед за укусами грязных тварей.

Правильнее всего отнести их в центр врачебного контроля, решила веа, уже одеваясь. Пусть специалисты решают, как быть. Но вдруг они закроют школу на карантин? Столько хлопот…

Она уже спускалась по витой лестнице, кивая утренним соседям, и вдруг, на первом этаже, где в светлом проеме дверей виден был передок повозки с черной фигурой водителя, замерла, качнулась, цепляясь потной рукой за чугунный завиток перил.

Будто реальность взрезали ножом или прорвали когтистой лапой, и оттуда, из дыры, что неумолимо расширялась, упало на изящно причесанную голову — горе. Такое, какое мучило ее ночами, — сильное, пронзительное, неизбывное.

— Натан, — голос женщины понизился до хриплого шепота, — мальчик мой. Натан. Коста!

С улицы донесся чей-то веселый голос, мимо повозки прошагал смех, утренний торопливый разговор на ходу, и ребенок крикнул, требуя чего-то от родителей. А еще — птицы, плеск фонтана на небольшой площади. Шелест листвы. Мягкое ворчание двигателя повозки.

Веа оторвала пальцы от перил. Сглотнула, и сделала неуверенный шаг к свету. Ей показалось или, и правда, память только что рассказала ей не о давнем, не забытом горе, а о тех страданиях, которые — каждую ночь?

— Нет, — шептала она, выходя и щурясь, кивая водителю, усаживаясь под натянутый светлый полог, — нет-нет, конечно, нет, ну какая ерунда.

Но когда, после недолгой поездки, улица вильнула, переходя в знакомый окраинный переулок, который кончался красивыми воротами школьного двора, веа нахмурилась, сжимая губы в тонкую линию, прокрашенную помадой. К чему лгать себе. Память сказала правду, ночью к ней приходили кошмары. Страдания. И она знает, чья это вина. Все было, как всегда, кроме одного — в старом сенном сарае завелись демонские отродья. И одного из них она по женской глупости и любопытству почти держала в руках. А в старых рукописях не зря написано, что кошки могут не только убивать птиц и красть еду. Они прыгают в темные миры, и притаскивают оттуда на острых когтях беды и несчастья.

К вечеру того же дня веа Клодэй продолжала думать именно об этом, пытаясь одновременно понять, что же делать дальше. Кошмар и ужас, эти трое сбежали, прихватив с собой картонную коробку с котятами. И кошка исчезла тоже. Веа должна была еще с утра, когда садовник отвел ее в сторону и пересказал, что коробка исчезла, устроить поиски, привлечь городскую полицию, но записка, оставленная на столе в кабинете, позволила ей пока не поднимать шума.

«Мы вернемся, когда устроим ее, веа-мисери», было написано крупными угловатыми буквами на листке из тетради. И еще «простите нас, не ругайте».