Америка (Reload Game)

Помолчали, с преувеличенной сосредоточенностью раскладывая по блюдечкам варенье.

— А вот кстати, Аркадий Борисович, насчет того что калифорнийцы — это уже, считай, отрезанный ломоть, отдельный от нас народ, даром что русскоязычный… У них ведь тут возникла помаленьку вполне приличная собственная наука; подпитка из Метрополии, конечно, идет, но это именно что — подпитка. Научная среда сформирована, и я легко назову вам с десяток химиков и биологов самого что ни на есть мирового уровня; с физикой, правда, обстоит похуже — но это и у нас в России так. Плюс — кое-какая математика, плюс — отличная инженерная школа. И при всем при этом — никакого искусства, то есть никаких его следов! Ну, про калифорнийские живопись-архитектуру мы можем быть и не в курсе, но литература-то с музыкой до нас в каком-то виде доходить должны, верно? Выходит, они тут и вправду сплошь какие-то… левополушарные, что ли — с переразвитием логических контуров сознания за счет эмоциональных…

— Да скорее не они тут — левополушарные, а вы там — «ленивые и нелюбопытные», — усмехнулся консул. — Я ровно с той же легкостью перечислю вам с десяток авторов-калифорнийцев, что украсили бы собой любую литературу мира… Понятно, что в России их никто не издаст, покуда в цензурном ведомстве действует инструкция «о Русской Америке, несуществующей, и, следовательно, легендарной» — но при минимальном желании уже можно было бы ознакомиться с ними хоть в английских и французских переводах, к примеру. Да и с музыкой у них, насколько я могу судить, все в порядке; правда, она сплошь народная, а не классическая — испанская школа. Композиторов из Испании-то вы, небось, тоже навскидку назовете не слишком много — хотя более музыкальную нацию поди поищи…

Но кое-что насчет здешнего искусства вы ведь почувствовали верно, Григорий Алексеевич: печенкой почувствовали! В Колонии изначально отсутствовал тот обособленный слой богатых и независимых бездельников, что взрастил — по своей прихоти — «Великую литературу» Метрополии, привычно для вас бьющуюся над «вечными вопросами». Поэтому всё здешнее искусство — принципиально эгалитарно: его адресат — именно «почтеннейшая публика», столпившаяся вокруг скомороха на ярмарочной площади. Отсюда — занимательность, как condicios inequanon: если зритель, заскучав, не досмотрит ваше представление и не бросит вам в шляпу благодарственную монетку, все присущие вам литературные высоты и философские глубины — не в зачет. То есть психологизм со всякого рода «вечными вопросами» отнюдь не возбраняются, но они должны быть — плюс к увлекательному сюжету и возможности сопереживать герою, а не — вместо них. Как там про Шекспира? — «Гениальный кичмэн: занимательные истории из жизни королей и герцогов, снабженные лихо свинченной интригой, с роковыми страстями, рубкой на мечах и с неизменной горой трупов в финале».

И знаете — на фоне всеобщей грамотности здешней «почтеннейшей публики» получается местами очень недурно. Читаешь, например, индейские легенды в литературной обработке Анастасии Чудиновой — так мороз по коже, реально страшно! Да и вообще у них тут сложилось целое художественное направление — в Европе его успели уже обозвать «магическим реализмом»…

— «Магический реализм»? Это вроде как у Гоголя?

— Не совсем так. Николай Васильевич, изволите ль видеть, сам-то в том своем волшебном мире не живет, а описывает его со стороны; я бы сказал — даже если и живет, то старательно делает вид, будто — нет: «Что вы, что вы — я тут не абориген, а этнограф и фольклорист!» А вот здешние ребята среди всех этих духов предков, оборотней-тотемов и прочей индейской симпатической магии — именно что вырастают сызмальства, оно им родное. И для них этот странный реализм никакой, собственно, не «магический», а — просто реализм; ну, вот реальность тут — такая, где магия действует штатно.

Очень любопытные вещи у них творятся и с психологическим романом. Вот вам, к примеру, из недавнего — «Мужское искусство аранжировки цветов»: вроде как авантюрно-шпионская история о разведчике-нелегале на Дальнем Востоке, а по сути — потрясающее описание контролируемого сумасшествия, с двумя не шибко дружественными личностями, запертыми в одной черепной коробке… одна из которых, к тому же, постоянно пребывает — по служебной необходимости — в затейливом наркотическом бреду.

— Господи, — вырвалось у Ветлугина, — и как вы умудряетесь всё это читать?

— Это, вообще-то, входит в круг моих служебных обязанностей.

— Ну, спасибо за рекомендацию, Аркадий Борисович! Непременно дам прочесть эту самую «Аранжировку цветов» Расторопшину — что он скажет, как эксперт.

— Да уж — эксперт… — со странным выражением покачал головой консул. — Должен вам заметить, Григорий Алексеевич, что даже ваша «подорожная категории А» впечатлила меня меньше, чем разрешение на въезд в Калифорнию для господина ротмистра… с его-то послужным списком.