Альтераты. Соль

Металлический стук отпирающегося засова, узкая полоска жёлтого света, шорох крадущихся к лестнице шагов. Угловатая тень в нерешительности замерла на верхней ступени, будто прислушиваясь. И в следующее мгновение стекла вниз, послушно следуя за слабым огоньком свечи. Ловко проскользнув мимо мешков, проплыла мимо застывшего дайвера и остановилась в дальнем закутке кормовой части. Тусклый свет метнулся к низкому потолку, выхватив из темноты высокую женскую фигуру, одетую по-мужски в льняную рубаху до колен и узкие кожаные штаны, заправленные в сапоги. Свободные концы пояска повторяли очертания округлых бёдер. Светлые, цвета липового мёда, волосы заплетены в тугую косу. На лице незнакомки играла странная улыбка: затейливая смесь любопытства, торжества и злорадства.

Рука с узким запястьем, защищённом зарукавьями, украшенным серебряными бляхами с изображением лубочного солнца, потянулась к замызганному до черноты пологу. Отодвинув край, женщина усмехнулась: там, в чёрной мгле, в тесной клетке из занозливых досок, застыла закованная в кандалы девичья фигура.

Женщина втянула носом спёртый воздух, неторопливо, по-хозяйски, шагнула к клетке.

Короткая перепалка: Тимофей не разобрал слов. Угроза в голосе одной, мольба другой. Обрывки фраз, словно из испорченного динамика.

— Знаешь, Кариотис — не торговец рабами, его товар — тончайшая кожа. Вначале её вымачивают в солёной воде, ещё на хозяйке, а потом аккуратно вырезают нужные куски и снимают. И чем белее кожа, тем больше Кариотис за неё получит… На твоей он обогатится, — светловолосая приблизилась к решетке, прошипела: — Ты можешь гордиться, ведьма, — на ней напишут оды императору Константину. А твоя смерть развлечет Михаила Пафлагона и Зою Порфирородную.

Тим услышал звон, тихий, но отчетливый: в проходе, за мешком, мелькнул красно-оранжевым ключ — небольшой, сантиметров пять длиной, с отломанным зубцом и грубым витым кольцом вместо ушка.

— Воды, дай воды! — бросила пленница, прильнув к решетке. Из-под грязного покрывала показались закованные в кандалы запястья — железные браслеты, — из-под которых сочилась кровь. Плечи в багровых рваных ранах.

В груди у Торопова кольнуло, будто кромкой бумажного листа по коже — остро и болезненно отрезвляя: он уже видел такие же рубцы, такие же рваные раны.

Женщина зло рассмеялась, разворачиваясь к выходу.

— Это вряд ли…

Оставив несчастную в темноте, она выскользнула на палубу. В душной тишине, прерываемой стоном беспокойного моря, — только он, Тимофей Торопов, и незнакомка с лицом Ани Скворцовой и страшными рубцами на плечах. Она смотрела на него, смотрела пристально, не мигая. И Тимофей понял — она его видит.

— Ключ, — тихо прошептала, бросив короткий взгляд под ноги дайвера.

Белые руки тянулись с мольбой. Воздух наполнился морозной свежестью. Ледяная корка схватила прутья клетки, расползалась по трюму чумной тенью, въедалась в дерево острыми зубьями. Ползла стремительно, неумолимо. Треск крошащихся досок, и серо-зелёные потоки морской воды с шумом хлынули в трюм, мгновенно схватываясь льдом.

Ледяные копья живыми змеями врывались в корабельное нутро, с хрустом дробя перекрытия, вышибая металлические заклёпки.

А в центре этого неистового клубка неподвижно властвовала белоснежная пленница, словно начало и конец всего сущего.