Альпийский синдром

– Сразу бы так! В лес, на ставок, с удочками!.. Распорядись. Я жду в машине. – И приостановившись, с ядовитым смешком добавил: – Но смотри, чтобы и там кто-нибудь не вылез с туалетной бумагой!

Автомобиль на рысях рванул со двора.

«Черт бы всех их подрал! Дуралеи! Что ни попроси, сделают не так или того хуже – наоборот! – думал я, подскакивая и трясясь на заднем сиденье и то и дело оглядываясь на столб пыли, вихрем взлетающий из-под колес и несущийся вслед за нами. – Стыдно. Да и терпение у него вот-вот лопнет!»

В Плоском, большом селе, граничившем с Приозерском, Толик свернул по моей подсказке в боковую улочку, через несколько минут последние хаты остались позади, и машина выскочила на дамбу. По левую сторону дамбы змеилась заросшая по берегам осокой и низкорослым кустарником речушка Раставица, по правую – раскинулся широкий серебристо-серый плес ставка. Со стороны села к ставку примыкали раскидистые луга, с противоположной берег курчавился лесополосой, все больше ивами, осинами да еще зарослями молодого орешника. Миновав дамбу, мы свернули в лесополосу и покатили по едва заметному следу в траве, пока не оказались на поляне, укрытой с трех сторон молодыми ивами, со столом в глубине, сколоченным из оструганных досок, скамьями и пятном слипшейся прибитой золы на месте выгоревшего костра.

– Ну наконец-то! – воскликнул Горецкий, выйдя из машины, сбросил на руки Толику пиджак, закатал рукава, расставил ноги и сладко потянулся. – Сразу бы сюда, без теток в фартуках и мух в котлетах… Рыба здесь водится? Есть рыба? – обернулся он ко мне и вдруг сладко, во весь рот зевнул. – Да, вогнал в сон! А мы босиком по траве!.. А, Толик? Так есть рыба или нет?

– Есть, – заверил я, а про себя подумал: если здесь нет, то где ей тогда быть? – Став зарыблен. Рыбу кормят комбикормом и зерновыми отходами, а осенью вылавливают – и на продажу. Рыба есть!

– Значит, порыбачим. Вот только удочек у тебя нет. Были бы удочки…

И он начал стаскивать туфли и носки, прыгая сначала на одной, потом на другой ноге. Закатал до колен штанины, пошевелил крупными пальцами ног, вошел по щиколотки в зеленоватую воду, из-под ладони окинул долгим взглядом берег.

– Прикормленное место? Вижу, прикормленное! – И внезапно спросил, обернувшись и пронизывая меня цепким взглядом: – И Бутырский приезжал? Бутырского место где?

– Там, – машинально указал я на песчаную косу, выступающую метрах в пятидесяти от того места, где были мы.

Гусеничные усы Горецкого подпрыгнули, в хитрой ухмылке блеснули крепкие белые зубы, точно он хотел сказать: что, думал, не узнаю? я все про вас знаю! и про тебя с Бутырским знаю, и про то, чем каждый из вас дышит! так-то, друзья-татары, так-то!..

«Ну и знай, ну и черт с тобой!» – воскликнул тот, настоящий, который спокон веку сидел во мне, тогда как ненастоящий я только и всего, что нервно передернул плечами.

Тут раздался знакомый звук мотора, на поляну выпрыгнула запыленная «семерка», и расстроенный Игорек доложил, что уху привез, но вот шашлык, – и он поглядел на меня отчаянными глазами, – шашлык надо будет жарить.

– Дрова я прихватил, – сказал он. – Разборный мангал имеется. А мясо – мясо в кастрюле. Замариновали как надо, но не успели… Что делать?

– Как что? Жарить! Разводи огонь, ставь мангал. Толик тебе поможет, – велел Горецкий и зевнул. – А мы пока ноги помочим. Вода теплая, не вода – парное молоко!

Не прошло и пяти минут, как дрова были уложены пирамидой, клочки бумаги и щепки подожжены, – и костер затрещал, заиграл языками пламени, и желтовато-голубой дым потянулся к небу. Игорек с Толиком старались вовсю: вбивали в землю штыри для разборного мангала, застилали плотной упаковочной бумагой стол, нанизывали мясо на шампуры. Горецкий бродил тем временем у берега, по щиколотки в воде, засматривал, как резвятся на мелководье стайки мальков, гонял прутиком ленивую лягушку, глядел из-под ладони на противоположный берег.

– Кто это там тарахтит? – вдруг обернулся ко мне он.

От села неслась к нам моторная плоскодонка. Неподалеку от берега она сделала широкий круг, звук мотора погас, и лодка по инерции потянулась на нас, попутно нагоняя на песок одну волну за другой.

– Кажется, бригадир, – вглядываясь в знакомую фигуру в лодке, сказал я. – Точно, Костюк. Бдит: чуть заметит кого на берегу, и давай плыть. Думает – браконьеры. Здесь полсела браконьеров. Ставок в селе есть, а рыбу ловить запрещено: рыбхоз хозяйничает. Вот люди злятся и ловят, злятся и ловят. Их, с одной стороны, понять можно, с другой стороны – воровство. А некоторые ухитряются сети по ночам ставить. Такие ушлые. Один на одном – Блеро из «Не пойман – не вор». Был такой фильм когда-то, с Луи де Фюнесом…

– А! – с горловым смешком воскликнул Горецкий и, заложив руки в карманы брюк, стал исподлобья наблюдать за наплывающей плоскодонкой.