Альпийский синдром

«Стол» был раскинут на плоской вершине холма, с высоты которого открывался широкий речной плес и противоположный берег, беспорядочно и дико затянутый бузиной и акацией. Горел костер. Чернел закопченным боком котел, подвешенный над огнем на треноге. Над костром колдовали Федюк и все тот же вездесущий непотопляемый Ковтун (как я добавил про себя, ибн Лёпик), – раскрасневшиеся, возбужденно-сосредоточенные, нетерпеливые.

«Узкий круг доверенных лиц, – подумал я, вдыхая густой, настоянный на травах воздух. – И еще чья-то жена. Или любовница. Или подруга юности, – какая разница. Как меня угораздило оказаться в этой компании? Обласкан высочайшим доверием? За какие заслуги? И нужно ли? И что это даст мне? С другой стороны, какой прокурор не знается с депутатом? Мы с тобой одной крови, ты и я» – или как там, у Киплинга? То-то, брат прокурор!»

Позвали к столу. Матрону усадили на автомобильное сиденье, снятое с «Нивы», остальные пристроились на одеялах – кто подвернул ноги и уселся боком, кто для удобства стал на колени. И пошло-поехало…

Уже через какие-то полчаса от былой скованности и следа не осталось. Чокались, пили жирную ароматную уху, разбирали большие куски вареной рыбы, вгрызались в шашлык, мягкий и сочный. И разговаривали, – правда, в основном вещала матрона, остальные внимали «дозволенным речам», изредка вставляя слово-другое или поддакивая, каждый на свой лад. И даже Лёпик, некогда давший Самсоновой «путевку в жизнь», на этот раз хохмил с изрядной долей благоразумия: мало ли что было тогда, теперь все иначе…

Сначала разговор шел о делах районных.

– Скоро директором станешь, Иван Викторович? – спросила матрона у Федюка, и в этом вопросе я уловил намек на директора рыбхоза, который все болел и, по слухам, месяц как не вставал с постели.

Федюк вздохнул, возвел очи горе – мол, одному Богу известно, что да как. Матрона многозначительно и цинично усмехнулась и потрепала его по плечу: все путем, потерпи, – и я понял, что бедняге директору недолго уже осталось.

Кравцу она снова повторила, едва я отвернулся:

– Наладилось? Ну, что я тебе говорила?

Тот благодарно заерзал, закивал: «Да, Галина Наумовна!» – и при этом глянул в мою сторону так любовно, что мне стало не по себе.

С пышнотелой теткой матрона долго шепталась о потаенном, женском. Когда их завитые, озаренные предзакатным заревом головы сближались и беззвучно шевелили губами, я почему-то представлял Лысую гору, слышал невнятную ворожбу, ощущал привкус ведьмовского зелья, поданного вместе с ухой.

При всем при этом непрерывно наливали и пили.

До меня очередь дошла, когда был уже изрядно под хмельком, и, верно, потому не сразу понял, что матрона изволит обращаться ко мне.

– …по официальной статистике, 158 человек погибло, ранено 423. А по неофициальным данным – более полутора тысяч, – различил я глуховатый, чуть подсевший голос, увидел опечаленные чернильно-фиолетовые глаза, губы со съеденной помадой, уловил вздох, сожалеющий и глубокий. – Мерзавцы! Из танков – по парламенту!.. У нас хорошие, дружеские отношения с фракцией коммунистов. Они передали документальный фильм, мы на закрытом показе посмотрели на эту российскую «демократию» как предостережение горячим головам… Скажу вам, был шок: там и снайперы, и трупы на улицах, и много чего еще… Если не забуду, привезу вам кассету… – Я наконец сообразил, о чем речь, и напряг слух. – Все-таки у нас хватило ума обойтись без крови…

Да, у нас хватило ума. Пока хватило…

Тут мне налили, я поднял стопку и впервые за вечер, уважительно и от чистого сердца, чокнулся с матроной, выпил до дна и чему-то, навеянному ее словами и все еще не совсем ясному для меня, улыбнулся.

Дальше было сумеречно, невнятно и по большей части беспамятно. То я проваливался в небытие, то выныривал и с недоумением и тревогой глядел по сторонам: где я, что со мной происходит?

Остальные выглядели бодрее: разговаривали, жевали, наливали и пили. «Ну уж нет! Смерти моей хотите?» – мелькала в голове мутная мысль, когда чья-то волосатая рука в очередной раз взялась за бутылку. С видом невинным и бесхитростным я втихую своровал свою стопку и намертво зажал в кулаке: не выйдет, больше не соблазните этим отвратным пойлом! А еще восхитился: «Крепкий народ в Приозерске: я почти при смерти, а они все наливают…»

Из очередного небытия меня вызволил Кравец – ухватил за локоть, несильно встряхнул и позвал искупаться. С недоумением поморгав тяжелыми веками, я огляделся. Над головой висела огромная фосфоресцирующая луна, мигали колючие сколки звезд, но где-то внизу, по скату холма и у самого берега, клубилась непроницаемая насыщенно-бархатная ночная мгла.

– А как же?.. – пробормотал я, вертя головой.

– Женщины – по правую сторону холма, мы – по левую… – пояснил Кравец, вскинул руки над головой и мечтательно потянулся. – Вода теплая, не вода – парное молоко!