Альпийский синдром

«Нет, Даша не могла! Это не Даша!» – встряхнулся я и, чтобы прогнать подлые мысли и видения, отправился на кухню варить кофе. Но пока заливал в кофеварку воду, засыпал кофе, чиркал зажигалкой, в голове все вертелось и вертелось «любить мене хлопець Петька». И хотя это, Мальвинино, никак не вязалось с Дашей, горькая муть поднималась к горлу: а вдруг?..

На плите зашипело, пыхнуло горелым – сбежал кофе. Проклиная все на свете, я зашвырнул в мойку раскаленную кофеварку, прошелся по диагонали через кухню, от окна к двери и обратно, как ходит истомившийся в клетке зверь, открыл дверцу холодильника, отщипнул кусочек вареной говядины, мазнул сверху горчицей и пожевал без хлеба. Вкус отдавал металлом – и я выплюнул непрожеванный кусок в мусорную корзину.

Поглядел на часы – время стояло мертво, неколебимо. Потом как-то сразу, вдруг, оказалось, что уже четверть одиннадцатого. Еще немного – и… Да где же она, в конце концов?!

Злоба и тревога соседствовали во мне. А потом из злобы и тревоги как-то ловко вылезло подозрение – чувство мерзкое, подлое, будто наелся отравы и она жжет и напитывает, напитывает организм ядом. С этим чувством, но с головой холодной, как у ставшей на след борзой, я вышел из дома, выгнал из гаража машину и рванул к центру города.

Вдоль тротуаров маслились тускло-желтые фонари. Попадались редкие прохожие и сразу исчезали в подворотнях и подъездах домов. Город казался обезлюдевшим, город засыпал, – и таким же безлюдным, вымершим казалось здание горисполкома. И только на первом этаже, за барьером, где находился дежурный, тлел огонек, и в свете его виднелась согбенная фигура в меховой жилетке, с седым венчиком волос вокруг плешивой головы.

Оставив машину в стороне – подальше от любопытных глаз – я через открытые ворота проник во двор, куда выходили окна Дашкиного отдела, – и точно: в методическом кабинете горел яркий свет. Створка одного окна была приоткрыта, и оттуда долетали, приглушенные высотой двух этажей, звуки музыки. Отойдя подальше, с бьющимся сердцем, я взобрался на невысокую автомобильную эстакаду, вытянул шею и увидел в окне танцующую пару. То была она, Дашка, – вьющиеся пепельные волосы, голова закинута к партнеру, как любила проделывать в танце, руки у того на плечах. А вот кто он, что за тип, я не мог узнать, – да и черт с ним, с партнером! Даша была там – с кем-то, к кому закидывала голову так, как закидывала только ко мне, она плыла в танце, а не предъявляла проклятые бумаги, она улыбалась, а не разъясняла суть того, что от нее хотели узнать! И это проверка?! Вот, значит, как: танец, улыбки, запрокинутая к этому козлу голова. А дальше что? Что дальше?

А дальше музыка смолкла, но Дашка и этот козел не размыкали рук. А затем мне и вовсе показалось, что те, за окном, сблизились головами, – и тут нога соскользнула, я грохнулся с эстакады на асфальт и сильно ушиб бедро. Ах ты!.. Никогда прежде не изрыгал я таких грязных, неистовых, похабных слов, неизвестно откуда отыскавшихся в подсознании! И ушибленное бедро, и этот предательский, подлый, сворованный поцелуй, и ощущение помойки, в которой очутился не по своей воле, гнали из меня ругань – бессильную, злобную, с мычанием вырывающуюся сквозь стиснутые зубы.

Так я сидел какое-то время и ругался матом, – и тут свет в окнах погас. Надо было уносить ноги, пока не попался на глаза, – не просто так уносить, а бегом в машину и следом за ней – на габаритах, чтобы уж наверняка…

– Ах ты!.. – сквернословил я, прихрамывая и спотыкаясь о выбоины во мраке двора. – Ах ты!.. Ах ты!..

«Семерка» завелась с полуоборота, – и я принялся наблюдать из засады за парадным входом в здание – с колотящимся сердцем и с привкусом уксуса во рту. Через минуту к крыльцу подлетела исполкомовская «Волга», три смутные фигуры, среди которых я узнал Дашку, уселись, и машина покатила. Выждав немного, я двинулся следом – на некотором расстоянии, остерегаясь, на одних габаритах.

– Ах ты!.. И куда же собрались?.. Куда?..

Но «Волга», покачиваясь и мигая фарами, катилась в сторону нашего с Дашкой дома. На соседней улице машина остановилась, – и в алом свечении задних габаритов я увидел, как Дашка вышла, что-то сказала тем, в салоне, и пошла в сторону дома. Шла она нетвердой походкой, опустив голову и слегка заплетая ногами, как всегда ходила из-за своей близорукости, – но теперь я с необъяснимым злорадством пробормотал: «Что, голубушка, пьяна?» Рванула и «Волга», на обгоне водитель коротко просигналил, но Дашка и головы не подняла – шла согбенно, с опущенными плечами.

– Ну-ну, что-то ты дома скажешь? – сказал я сквозь зубы, разворачивая машину, чтобы проскочить другой улицей и опередить жену.

Дома я сбросил куртку, вдел ноги в тапки и уселся перед телевизором.