Альпийский синдром

– Асенька! Ася Абрамовна, давай выпьем! – наседал Мирошник, и та с улыбкой подставляла рюмку: давай! – Что за паршивый у тебя ресторан, Ася! Где эти гребаные музыканты? Где лабухи, музыка?.. – И Виноградская куда-то уплывала вальяжной походкой, где-то щелкала тумблерами – и музыка чудесным образом возникала в динамиках на близкой эстраде и заползала в уши нежными, бархатными переливами.

Такие же нежные, бархатные переливы давно уже звучали во мне, и все вокруг – и нога Смуглянки, торкающаяся в мою под столом, и мимолетные ухмылки Виноградской, и поблескивающий в свете ламп череп Мирошника, его мутные остекленевшие глаза и волосатые руки – плыло и звучало, и до музыки, и вместе с музыкой. «Пьян! Безобразно пьян! – словно воздушные хлопья пены, всплывали и таяли в голове обрывочные мысли. – Да убери ты ногу!.. Зачем нога?.. Не надо ногу!.. И как поеду домой?.. Хорошо, позвонил Дашке: да, приехал… давно… да, с Мирошником, в ресторане… не волнуйся, трезв как стеклышко… машина со мной… ничего не за рулем, а за столом…» И снова мысли: «Эти “теннисные мячики” – замечательные мячики!.. Верно, упруги… Дурак, надо было потрогать… и это колено помять…»

– Женя, потанцуем? – из нежных, бархатных наплывов вынырнул голос Смуглянки. – Пойдем, ну пойдем, Женя!

– Действительно! – ухмыльнулась «летучая мышь» Виноградская и зазывно воззрилась на Мирошника.

– Я сел на мель, – скороговоркой отрезал Мирошник. – Кинул якорь. А вот бы еще пива… Абрамовна!..

Я выбрался из-за стола, обнял Смуглянку и попытался двигаться в такт музыке – ни шатко ни валко, невпопад, больше следуя хмелю, чем мелодии. А девица тесно прижалась грудками и животом, колыхала бедрами, дышала в ямочку на моей шее. «Что за прелесть эти б…и! – наплывали мысли, и я то гнал их от себя, то ухмылялся им, будто шкодливый мальчишка. – Делай что хочешь – все дозволено, и никаких тебе “не надо” и “как вы смеете”…»

В бездумном хмельном порыве я коснулся рукой податливого бедра Смуглянки.

И тут что-то произошло: люстра над головой кувыркнулась, резануло глаза тусклым электрическим светом – и Дашкины глаза вошли в меня с этим светом и на мгновение отрезвили. Жена стояла в шаге от меня и неотрывно смотрела – удивленно, презрительно, гневно, – и лицо ее было бледно, губы сжаты, стиснуты до болезненной синевы. Руки мои упали, воровато укрылись за спину. И Смуглянка тотчас отлипла, растворилась, исчезла вслед за Асей Абрамовной Виноградской, юркнувшей куда-то в подсобные помещения, – только Даша осталась, только ее непонимающие и все понимающие глаза.

– Мы тут с Мирошником… – сказал я первое, что пришло в голову. – А ты почему здесь? Что случилось? Что такое, в конце концов?!

– Вы с Мирошником? А эти – кто?

– Эти? Какие эти? Это, между прочим, директор ресторана, которая любезно… Другая? Которая другая? Ах эта!.. Она вовсе не со мной, она… племянница Василия Александровича. Проездом… Случайно встретились… Не веришь, спроси у него…

– Истинная правда! – подтвердил Мирошник и попытался в нижайшем поклоне облобызать Дашину руку. – Проездом… встретились…

Но Даша не далась, остановила порыв Мирошника взглядом и ладонью, а мне сказала потухшим голосом:

– Ничему жизнь не научила! – и пошла прочь – с прямыми плечами и вскинутой, как у слепых, головой.

Тут я запоздало испугался, но, чтобы Мирошник не понял этого испуга, с напускной бравадой воскликнул:

– А хорошо погуляли. Теперь по домам. Труба зовет.

Сумерки у входа в ресторан были неоново-фиолетовыми, одна буква в неоновой вывеске моргала, то загораясь, то потухая, – и в этом моргающем свечении тоненькая Дашкина фигурка у машины показалась мне несчастной, обиженной, одинокой. Меня качнуло к ней, ноги сами понесли к машине, но жена заслонила путь и сказала как отрезала:

– За руль не сядешь! В таком виде?..

– Евгений Николаевич, давайте я поведу, – влез Мирошник, прочнее и увереннее стоявший на широко расставленных ногах.

Лучше бы он не влезал, ей-богу!

– Убери руки! В морду хочешь?! – окрысился я со злобной усмешкой и, грубо отстранив Дашу, сел в машину и завел двигатель. – Поехали! – велел я жене. – Не хочешь – пойдешь пешком.

Молча, с поджатыми губами и побелевшими скулами, Даша села рядом со мной.

– Пока! – высунувшись в окно, прощально махнул я рукой Мирошнику. – И нечего за мной ехать! Сказал – сам, значит сам.

17. Вот пуля пролетела – и ага

В субботу я отлеживался, борясь с приступами тошноты черным кофе и горячим овощным супчиком. Даша была где-то в доме, но на глаза мне не показывалась, а когда промелькивала по какой-то необходимости, то упорно отводила взгляд, точно меня не существовало в ее жизни – такого. «Какого такого? – думал я, борясь поочередно то с тошнотой, то с мерехлюндией, то с гневом праведным. – Ну выпил, потанцевал. Но “я ж из ящика не выкрал серебряных ложек!” – не трогал я эту девку!»

– Даша! – звал я из спальни, и жена появлялась на пороге, но в комнату не входила – спрашивала издалека глазами: чего тебе? – Дашенька, может, таблетку активированного угля выпить?