Алмазы для Бульварного кольца

– О, я вижу, мой друг, что ты окончательно и бесповоротно отравлен пропагандой! – деланно рассмеявшись, оборвал его Тито. – Ладно, до завтра.

На следующий день, как Олег и предполагал, в ставке Савимби, селении Жамба, куда их доставили чуть более чем за час по грунтовой, но вполне приличной по ангольским меркам и, судя по всему, охраняемой дороге, был собран многочисленный митинг с участием полутора тысяч человек, центральной частью которого стало выступление лидера УНИТА. Жонас Савимби, одетый в защитную униформу с красным беретом, на котором виднелись четыре желтые звездочки, в кольце вооруженных до зубов охранников, произнес страстную речь перед собравшимися. Время от времени он потрясал в воздухе элегантной тростью с белой закругленной ручкой. Трибуну окружала плотная толпа западных журналистов:

– Я помню, как в семьдесят четвертом-семьдесят пятом годах в Анголе было больше сорока разных партий и движений, возникших в ходе нашей освободительной борьбы от ига колонов, – обратился он к собравшимся. – Это была реальность того времени. Но сейчас она другая, и выбор, единственный, есть только между партией УНИТА и партией МПЛА. Поэтому ты голосуешь или за одних, или за других. Третьего нам не дано! Кто голосует за них, действует против нас, кто голосует за них, выступает за прошлое! Это понятно? – «Понятно!», – отвечали хором собравшиеся. – И выступающий за нас выступает против нашей разобщенности и ничем не обоснованной дискриминации отдельных народностей Анголы. Мы против того, что, как душ Сантуш тут недавно выразился, представитель такой-то народности не может быть членом Политбюро, мол, «здесь вам не Нигерия!». Мы против этого. Для нас все народы Анголы равны! Так или нет?!

Толпа дружно ответила: «Так! Правильно!»

Видно было, как люди слушают Савимби, замерев и оцепенев под влиянием его дьявольской харизмы и несомненных ораторских способностей, приобретенных во время учебы в университетах Коимбры и Лозанны. Одна женщина с ребенком за спиной так самозабвенно кричала и улюлюкала, приветствуя своего вождя, что, не выдержав нервного напряжения и стресса, упала в обморок, чуть не придавив своим телом младенца. Не обратив на нее почти никакого внимания, Савимби продолжил:

– Я не раз говорил вам, мои дорогие соотечественники, что выступаю за единую Анголу. В том, что часть нашего народа, не желающая жить под засевшим в Луанде правительством, прячется в лесах – не наша вина. Огнем и мечом мы добудем себе единство и свободу, однако тем же мечом мы будем карать тех, кто явно и исподтишка препятствует этому, поднимая оружие против нас. – Глаза выступавшего неожиданно налились кровью, и Олег, смотревший на него, находясь по левую сторону от трибуны, если и не увидел этого, то почувствовал всем своим охваченным мелкой дрожью телом. Тем временем с другой стороны помоста к подножию импровизированной сцены солдаты выволокли едва державшегося на ногах молодого мужчину, ангольца или кубинца в камуфляжной форме. Его лицо было разбито, ноги, судя по всему, перебиты палками, а связанные впереди руки бессильно свисали вниз, пока его тащили вперед к возбуждавшейся с каждой секундой толпе.

Оратор снова коротким и властным жестом успокоил собравшихся:

– Наши доблестные воины подбили самолет этого недоношенного ублюдка, который летел бомбить наши кимбы и живущих в них мирных патриотов Анголы. Им удалось изловить трусливого шакала, который бросил свою машину, пытаясь скрыться в лесу, и притащить его сюда, чтобы мы посмотрели ему в глаза! Чтобы мы увидели его руки, нажимающие на спусковой крючок пулемета и сбрасывающие двухсотпятидесятикилограммовые бомбы на вашу многострадальную шитаку, чья высохшая, в глубоких трещинах земля обильно полита пóтом ваших предков!..

Толпа ринулась к пленному и начала осыпать его проклятьями; стоявшие в первых рядах плевали ему в лицо, норовя при этом еще и сильно ударить. Сначала из глубины, а потом и у самой сцены стали раздаваться яростные, наполненные праведным гневом и зарождающейся массовой истерией возгласы: «Смерть! Смерть! Смерть!»

– …Так пусть свои грязные, обагренные вашей кровью руки этот мерзавец и падальщик больше не увидит никогда! – На этих словах вождя солдаты подтащили пленного волоком к огромному разделочному пню, положили на него связанные веревкой руки несчастного, и стоявший рядом палач, взмахнув огромным мясницким топором с широким, закругленным лезвием, резким и хлестким ударом оставил от рук две брызнувшие в разные стороны кровью культи. Пленный, пребывавший в полусознательном состоянии и до этого, успел издать короткий, приглушенный стон, тут же лишился чувств и завалился на бок, словно сраженный наповал, рядом с местом экзекуции. Солдаты подхватили летчика за ноги и, даже не пытаясь приподнять, просто поволокли по клубившейся красной пылью земле к сараю, где, судя по всему, его держали до сих пор.

Трое пленных, стоявших все это время чуть в стороне, были подведены к центру трибуны, с которой выступал оратор, и тот продолжил: