Альма. Ветер крепчает

– Смотрите, – говорит Жозеф, показывая на плечо.

– Что?

Левой рукой Альма по-прежнему вцепилась в плечо. Между пальцев бурлит что-то красное.

Она зажимает рану. По запястью и дальше до локтя стекает кровь. Её ударило волной о борт, когда она вылезала из пироги.

Альма пристально смотрит на Пуссена. Пытается понять, что говорят глаза этого старого призрака, лицом немного похожего на того, что меньше: кожа такая же выцветшая, точно трава в сухой сезон. Странно, но, когда появился Жозеф, она ни на секунду не испугалась. Но этот? Что ему нужно?

Парень тоже повернулся к плотнику и смотрит на него. Он думает о мире, где каждый пытается выжить. Мире страха и подчинения.

Вооружённая девчонка на борту. С чего бы Пуссену не забить тревогу? Какое помешательство должно найти на него, чтобы он решился молчать о том, что на судно пробралась тайная пассажирка?

35. Неприступная вольность

– Я хорошо изучил корабль, – шепчет Пуссен, – это моя работа. Я знаю каждый зазор между балками, малейшую щель в полу. Могу даже сказать тебе, где кот Геракл складывает останки крыс и где под половицами тайник, куда кто-то спрятал охотничью двустволку…

Жозеф терпеливо ждёт. Жак Пуссен никогда не начинает с начала. Он ходит петлями, смысл которых проясняется сильно позже.

– И если бы было на борту место, – продолжает Пуссен не спеша, – где раненая девчушка могла бы скрываться два минувших месяца, я бы его знал.

Он повторяет:

– Такого места нет.

Жозеф затаил дыхание. Почему ему кажется, будто в эти секунды решается вся его жизнь?

– Погасишь ты наконец лампу?

В тот самый миг, когда Жозеф наконец слушается, доносятся шаги. Кто-то входит в отсек, в руке его подрагивает пламя. Это Кук. Он не замечает три скрытые горами припасов фигуры.

Кок ставит лампу на пол, отсыпает рис в ведро. Потом завязывает мешок и уходит.

– Когда я прошу о чём-то, слушай меня, – говорит Пуссен Жозефу. – Иначе нам крышка.

Ещё секунда, и свет выдал бы их.

Плотник продолжает рассуждать в темноте:

– Нужно будет ещё зашить ей плечо и накормить.

Он с трудом различает тёмные очертания Альмы: она не толще своего лука.

– Ну так что? – спрашивает Жозеф.

– Чем невольники отличаются от свободных?

На вопросы Пуссен всегда отвечает вопросом.

– Тем, что невольники заперты на нижней палубе, господин Пуссен.

– Не это делает их невольниками. Скоро их выведут на свежий ветер, под тени парусов, но они не станут свободными. Однажды сахарный тростник встанет вокруг них выше головы и птицы будут летать совсем рядом. Возвращаясь с поля, они пойдут напиться к ручью и со слезами будут внюхиваться в ветер с востока, потому что он летит из далёкой земли, которой они лишились. Наконец, если их хозяева разрешат, они, быть может, однажды поженятся. Но ручаюсь тебе, свободными они от этого не станут.

– Тогда дело в цвете кожи! – восклицает Жозеф.

– Кук, наш кок, темнокожий. Разве он невольник? Он свободный человек, и таких, как он, немало на судах…

– Просто скажите, что вы хотели сказать, – стонет Жозеф. – Умоляю. У нас нет времени.

Пуссен вещает:

– Невольником человека делает исключительно клеймо калёным железом на плече и запись в корабельных книгах.

Молчание.

– Вот и всё, – говорит Пуссен. – Если у этой девушки нет клейма, если её имя не значится в учётной книге, она по-прежнему будет свободна.

– Но где её спрятать? – спрашивает Жозеф.

Ещё пару минут назад он не знал её. И жил только ради груды золота под капитанской койкой, ради задания, которое ему доверили. И вот он вдруг скулит, как раненый щенок.

– Пожалуйста, – просит он в последний раз, – где её можно спрятать?

– Вместе с невольниками.

Ещё чуть-чуть, и Жозеф вцепился бы Пуссену в горло.

– Мы отведём её в погреб, к женщинам с Бонни, – повторяет плотник.

– А как же имя в учётных книгах?

– Его там и не будет. Книги убрали до самого Сан-Доминго. Невольников пересчитывают с утра, когда выводят на палубу. И второй раз – когда уводят назад. Она будет выходить и заходить вместе с ними.

– А клеймо? Выжженное железом «А», знак «Нежной Амелии»? Как объяснить, что его у неё нет?

Пуссен улыбается в темноте.

– Доверься мне. Никто не догадается. Вот увидишь.

Какое-то время оба молчат.

– Остаётся лишь две загвоздки, – говорит Пуссен. – Насчёт первой у нас будет несколько недель, чтобы разобраться. А именно: как она исчезнет по прибытии. Вторая более срочная. Как объяснить ей наш план?

Жозеф никогда не забудет низкий голос, прошептавший в ночи:

– А мой лук? Куда вы спрячете мой лук?

Хирург Паларди идёт под дождём через палубу, с чемоданчиком в руке. Его только что разбудил Пуссен. Они вместе минуют загородку.

– Я одного не понимаю: как вы заметили эту раненую девушку?

– Лучше радуйтесь, что мне удалось вытащить её из погреба. Там проход шириной с салфетку и пятьдесят женщин внутри. Как они должны изгибаться, по-вашему, чтобы кого-то оттуда извлечь или вернуть на место?

– Но я всё-таки не понимаю…

– Это мне тот воришка вызвался помочь… Как его там?

– Март. Жозеф Март.

– Да-да, точно, – говорит Пуссен, – Март его фамилия. Славный парнишка, услужливый, когда по карманам Гарделя не лазит.