Аллея всех храбрецов

– Вот и сидите.

Около двенадцати ушла Леночка. Она зашла в проходную к Наташке, и та кивнула:

– Что-то твой задерживается.

– Да, я оттуда.

– Ну, да? А с кем его оставила?

– С Длинной Маргаритой.

– Ты что, святая? – сказала Наташка.

И тут её точно стукнуло. «Выходцева… Такая зубами вцепится. В последние годы её в школе вытянуло. Она приходила на школьные вечера заранее, садилась где-нибудь скромненько у стены и, надо сказать, со стороны очень эффектно выглядела. Кисейное платье, личико миленькое и ноги. Ни у кого из них ещё тогда не было таких взрослых ног. И те, кто не знал, её непрерывно приглашали, а она только ресницами хлопала. Ресницы длиннющие, из-за границы ей брат привёз. И не вставала ни за что, но по глазам было видно: такая не остановится».

«Что же такое? – думала Леночка. – То Воронихина, а теперь – Выходцева. Она изведётся так. И что он нашёл в этой Воронихиной, что особенного? Миленькая и всё. Располнела после ребёнка, но скульптор, приехавший из столицы, влюбился именно в неё. И начались безобразные сцены: на балу при открытии дворца культуры, на улице и возле проходной. Просто проходу ей не давал. Его попросили уехать, и он уехал в конце концов, но в парке осталась скульптура – купальщица, слепленная с неё.

Была она чуть полновата, со складками живота, с ингиным лицом, испуганным и сияющим. А время для всех действует в одну сторону, и сравнение теперь ей не в пользу. Да, чем она вообще хороша? – размышляла Леночка. – Бедра – во. А Ритка Выходцева чрезвычайно цепучая. Возможно, выпьют ещё спиртика с окончанием. У них это запросто. Зачем она оставила их вдвоём? Ведь они, как могли, участвовали в её судьбе».

– Рита, танцуй, – говорила она ей не раз, – такую тебе каланчу нашла.

– Женат? – деловито спрашивала та.

– Что с того? Отобьёшь, не развалишься.

Относились к ней снисходительно и доброжелательно, а такая, словно растение в тропиках, обовьёт и задушит в объятьях. Интересно, что они теперь? Она, может, вплотную подошла, – мучалась Леночка, – но не возвращаться же. Картина была перед ней так ясна, что Леночка зажмурилась.

– Ты знаешь, – сказала она Наташке, – ты их запиши.

В период работы в проходной ей кто-то сказал про её лицо: лицо у тебя нефритовое. Но только нефрит (она посмотрела в энциклопедии) не только загадочность и красота, но и твёрдость. И в старину копья делали из него. Наконечники копий и стрел.

В эту ночь Инга долго нe могла уснуть – сначала от возбуждения и от страха. Сердце её отчаянно билось. Она прислушивалась и временами ей мерещилось, что машина сворачивает с шоссе. В дачном посёлке, на отшибе было жутковато. Она лежала и думала, что не выспится и будет ужасно выглядеть поутру.

Разница между красноградским временем и Москвой составляла три часа и интересные московские передачи сдвигались у красноградцев на ночь. К телевизору Инга садилась – намазанная, в бигуди перед сном, а утром вставала не выспавшись.

На этот раз передавалась одна из её любимых передач: из театральной гостиной, и в роли ведущей была её бывшая сокурсница Анюта Виницкая. Она – хозяйкой представляла гостей и делала это «на троечку», не всегда удачно, перебивала некстати, но держалась свободно, и оператор показывал её с разных сторон. Инга долго не могла уснуть. Вспоминала и жалела себя.

Думала, так продолжаться не может, она уедет к маме, в Москву и Димку возьмёт с собой, иначе он вырастет мрачным истуканом. Она сама, прежде такая общительная, стала сторониться людей. Она возила Димку на вокзал к поезду, пусть хоть на людей посмотрит, однако московский проходил теперь рано. С него выходили редкие, немногие приезжали сюда. И получалось местное для местных, а кого пошлют на периферию? Она одного отметила: приехал новенький, широкоплечий и сероглазый. Она вспомнила его лицо, растерянное и ласковое и ещё пока без налёта провинциальности, который неизбежно появится.

А сколько раз она упрашивала мужа: возьми меня в Москву, но он всегда одинаково отвечал: не могу, и уезжал. Но чем она помешает ему? Виной всему оформление. Уехать отсюда не просто. А только чего не хватает здесь? Помешались на работе. Ведь не война, и нечего изнурять себя. И отчего к космонавту следует относиться лучше, чем к собственному ребёнку? Ведь и она за работу, но ей нужна опора, по которой она взовьётся вьющимся растением. И для чего изнурять себя? Муж возвращался с работы, как выжатый лимон. Работа работой. Но человек всё-таки – широта, а не узость, как муравьи и пчёлы.

Её как-то захватила миссия просветительства: диктовала моду, собирала общество, затем повлёк и поглотил с головой мир вещей, а теперь манила роскошь перемены обстановки. Свобода – взял, да и полетел бы за тридевять земель, если бы не оформление. Муж не брал её и сама она пугалась неустроенности.

Воронихин вернулся в первом часу и тотчас заснул, а она лежала и мучалась, и в эти ночные часы что-то неотвратимо менялось в ней.