Аллея всех храбрецов

«Почему так несправедливо, – думала Леночка, – всё достаётся толстым коровам. Днём она покурила у окна. Спустилась лестничным маршем ниже, к типографии и курила за рулонами бумаги, где курить как раз было строго воспрещено. Нет, не лежит её душа к конструкторской, кабевская периферия. Её тянуло в двадцать пятый, где центром ей её голубчик Мокашов. Она жалела себя, ведь „сапоги“ приглашали её в отдел, но поезд ушёл. Теперь она кусала локти. Ей всё равно было кем сюда: лаборанткой, испытателем. Пусть всё вокруг урчит и трещит, а ей хоть бы что. Она представляла себя то в белоснежном халате, снимает с приборов показания… Она и в курьеры бы пошла, но с этим как повезёт. Забегаешься…»

Она пожаловалась тётке: «Татьяна, я вляпалась». Та всплеснула руками: «Да, что ты, милая?» «Совсем не то, что ты думаешь? Влюбилась, втрескалась». «А в кого? Кто он, – спрашивала тётка, – твой начальник?» «Нет, инженер». «Всего-то лишь инженеришка паршивый?» «Нет, он – особенный, не простой. Он, Танюша, инженер моей мечты».

Отсюда сквозь оконную решётку ей был виден кабевский сад. По нему ходили теперь из-за ремонта тротуара, и как-то даже однажды прошёл Мокашов. Она попыталась окно открыть и, слава богу, этого не сделала, и вдруг увидела, как он вдруг остановился, точно в стойке борзая, и она вытянувшись попыталась увидеть, что видит он. Он смотрел на проходящую Воронихину.

Отчего всё так несправедливо? Всё достаётся толстым коровам? Она многих знала, здесь выросла. Ещё девчонкой, несчастной до того, что постоянно плакала наедине, она завидовала Инге Гусевой, нынешней Воронихиной. Ей доставляло тайное удовольствие пристраиваться ей вслед и, ходя с ней вот так по улицам, ловя предназначенные той взгляды. Однажды, забывшись, она пошла слишком гордо, и кто-то, заметив, высмеял. Ах, сколько было тогда выплакано слёз. Вот и теперь, похоже, она опять идёт за ней следом. Отчего?

Под лежачий камень вода не течёт, и Леночка решила действовать. Она была человеком практическим. Пока после школы её ровесники ловили в столицах сказочных птиц, они с Наташкой поступили в охрану. А что? Сразу на предприятии, где кроме прочего есть и вечерний институт. «Впрочем и местная фирма, – считала она, – для неё – временное, как птице мачта корабля». Куда-то тянуло её? Она не знала куда, хотя и была кое в чём уверена.

Где наших нет? Рассеялись по городу, словно одуванчики. В двадцать пятом отделе пристроилась Выха, Выходцева. По кличке –Традесканция Гигантская. Леночка позвонила ей. Выха сказала: заходи. Лаборанты всюду нужны. Пришла, ей тут же смотрины устроили. С запоминанием у неё не плохо получилось: память птичья, десять чисел на память набирала как штык. За стойку модели села уже богиней. Коснулась панели и вздрогнула, дёрнуло её. Что это было, токи блуждающие или наводки?

Но ведь никого не дёргало. Однако ей доброжелательно сказали: «Приходите ещё. Смените только нейлоны-перлоны на коттон». Теперь она пришла в отечественном, чулки даже в туалете сняла. И вот те на – тоже самое. Что поделаешь, чувствительность повышена, принцесса на горошине.

Она сидела и плакала в стороне, за пультом, там, где только что её опробовали, и в это время появился Мокашов.

– Выха, кончай выпендриваться, – сказала она коломенской версте, – это наш человек. Свой. Помоги. Давай я на машинке отстучу.

– А подпись? – спросила «коломенская верста».

– И подпись подмахну.

– Чью? – улыбнулась Выходцева.

– Любую, – сказала Леночка сердясь.

Присутствие Леночки разрешило разом множество проблем. Под её воздействием Традесканция Гигантская, которую Леночка звала по-смешному Марго, решилась использовать неразобранную модель, дополнив её для Земли, хотя от этого модель могла расстроиться. Считались два варианта: с ионкой и по Земле. Теперь отличием от реального было отсутствие скорости отслеживания Земли, только она не очень менялась в конце, и её можно было задать смещением.

– Ритуля, золото, – радовалась Леночка, – дай расцелую тебя.

К приходу Воронихина Мокашов хозяином расхаживал вокруг набранной модели.

– Уволю, Маргарет. Где запаздывание…

– Я картинку выдала, – отвечала та, – и считай, раскидывай мозгами.

– Я так неделю буду считать…

– Да, я – отбивалась «модельерша», – только из-за Ленки. А запаздывание, к вашему сведению, лишь на японском осциллографе.

– Вот и давай на японском, раскочегаривай, умница.

– Так на японском бумаги нет.

– Достанем бумагу.

– Фотобумаги, говорю.

Словом, была обычная деловая обстановка. Воронихина удивило, как много успел сделать новичок, и картинка получилась похожая. Правда, циклилось у границы и клапан работал, как пулемёт, но считали с запасом, на худшее, минусы в одну сторону.

Новичок на чем-то настаивал, модельерша отмахивалась, но в результате он оказался прав, но не возгордился, а въедливо объяснил.

– Работаем у одной границы… Для проверки увеличим скорость.

– Что же это такое? – жаловалась модельерша. – Виктор Палыч, – обращалась она к Воронихину, – уже одиннадцать, а завтра нормальный рабочий день, и если так проверять, просидим до утра.

Но Воронихин улыбался.