Али Бабаев и сорок покойников

– Вызов принят. – Бабаев плюнул под ноги противнику и повернулся к секьюрити. – Кто у вас за командира?

– Я, – отозвался охранник постарше.

– Очистить арену, убрать людей с линии выстрелов. Мы встанем там и там. Стреляемся с десяти шагов. Согласны?

На лбу Чумакова выступила испарина – кажется, он понял, что на кону не честь и достоинство, а его жизнь. Но отступть было некуда.

– Согласен, – буркнул анархист.

– Ваши секунданты?

– Один есть, – Чума кивнул на Момота. – А другой…

– Могу подсобить. – К ним протолкался Ханыгин, актер-уголовник. – Я анархистов уважаю. Фильм скоро будут снимать про батьку Махно, так мне главная роль обещана.

– Анархисты с тех пор измельчали, – сказал Бабаев, оглядывая пещеры и столы. – А я секундантами выберу господ Придорогина и Троеглазова. Конечно, если они не возражают и согласны оказать мне честь.

Вслед за Чумаковым он спустился на арену, где уже не было публики. Гости торопливо поднимались на второй ярус, кто-то целился в Бабаева мобильником, молниями сверкали фотовспышки, мадмуазель Пежо-Ренуар, поймавшая репотерское счастье, тараторила на французском в микрофон. Из дверей, ведущих к служебным помещениям, высыпала целая толпа – официанты и официантки, повара и уборщики, менеджеры и посудомойки. Там тоже снимали – у кого-то даже нашлась камера.

К Бабаеву подошли секунданты. Придорогин, лидер ПАП, выступал важно, с полным сознанием ответственности, длинный сухопарый Троеглазов выглядел, как обычно, бесстрастным. По роду занятий он повидал всякое; трижды в него стреляли и пару раз пытались взорвать.

– В чем наши… ээ… функции? – поинтересовался Придорогин.

– Отмерьте расстояние в десять шагов, убедитесь, что оружие заряжено, и дайте сигнал к началу поединка, – сказал Али Саргонович. – Это все.

– Насчет… ээ… оружия… Мы люди гражданские и не очень понимаем, как…

– За себя говорите, – каркнул Троеглазов. – Я бывший офицер. Я проверю пистолеты.

Четким строевым шагом он направился к Момоту, державшему раскрытый ящик, и принялся осматривать оружие. Ханыгин и Придорогин развели дуэлянтов по позициям. Шум среди публики нарастал, и Ханыгин, привстав на носках, выкрикнул:

– Тише, тише, господа! Никто не будет обижен, все увидите! Член за член, пасть за пасть!

Бабаев усмехнулся, бросил взгляд на покинутую им пещеру и помахал рукой арбатским ведьмам.

– Спойте, бикечлар! Что-нибудь жизнерадостное!

Они только того и ждали:

– Считает враг, морально мы слабы…
За ним и лес, и города сожжены…
Вы лучше лес рубите на гробы -
В прорыв идут штрафные батальоны!

Под эту боевую песню Бабаев всматривался в людей, столпившихся на верхнем ярусе. Тут была московская элита, важные осанистые мужи, дамы и девы в бриллиантах и роскошных платьях, стоимость коих превосходила годовой бюджет любой больницы. Ароматы лакомых блюд и духов «Коко Шанель» витали над ареной, сияли серьги, кольца, ожерелья, и искусственный ветерок мягко шевелил ткань богатых платьев. Да, с туалетами, косметикой и прочим убранством все было в порядке… Лица – вот что смущало Бабаева! Лица собравшихся в «Лепрозории» и тех, кто не мог сюда попасть, отгороженный рвом нищеты от богатства и успеха.

Все потеряли лица, подумал он. Офицеры потеряли лица благородных и бесстрашных защитников Отечества. Врачи потеряли лица сострадания и милосердия. Лица учителей лишились ума, терпения и доброты. Лица ученых не озаряет больше святая тяга к поиску истины, теперь это лица оголодавших нищих. Исчезли возвышенные лица музыкантов, художников и поэтов. Нет лиц честных тружеников, гордых своим ремеслом, искусных рабочих, механиков, инженеров… Что же до малопочтенных профессий политиков и чиновников, торговцев, банкиров и звезд шоу-бизнеса, то у них человеческих лиц отродясь не бывало, а были рожи, морды, хари и мурло. Рожи развратников, морды пьяниц, хари хапуг, мурло продажных тварей…

Троеглазов приблизился к нему и протянул пистолет. Рукоять удобно легла в ладонь, накладки из слоновой кости ласкали кожу. Подняв ствол вверх, Бабаев развернулся впол-оборота к противнику. В сердце его не было жалости. Он выполнял свой долг, тяжкий и неприятный, как работа ассенизатора. Отчего-то все обязанности, возлагаемые на граждан любой страной в любую эпоху были сплошь тяжкими и неприятными, связанными с насилием, с поиском средств для убийства врагов или, как минимум, с самопожертвованием. Такова, должно быть, природа власти на планете Земля, где всякая власть отнимает у людей свободу – что заметили отцы анархии, Прудон, Бакунин, Штирнер и прочая вольнолюбивая публика.

Но об этом Али Саргонович не думал, а вслушивался в голос актера Ханыгина, считавшего мгновения как при запуске ракеты. Десять, девять… шесть, пять… три, два, один… Пли!

Он опустил пистолет и выстрелил. Во лбу Чумакова вспыхнула алая звездочка, ноги анархиста подогнулись, и он мешком свалился на ковер.