Алгоритм невозможного

Он полулежал в глубоком кресле, воспроизводившем формы его тела, мгновенно приспосабливавшемся к малейшим переменам позы. Кресло неназойливо вибрировало, массируя мышцы. Позади, во всю стену, до поры притаился испытанный УМ, усилитель мышления — аппаратурный комплекс, включавший в себя приемник биоволн мозга, компьютерный анализатор, синтезатор рекомендаций, а также тысячи линий связи, детекторы информации, оптимизаторы решений, шифраторы и дешифраторы, исполнительные устройства, другие всев озможные приборы и системы.

Ученый был в состоянии, не поднимаясь с кресла, воспользоваться любым из интеллектуальных сокровищ человеческой цивилизации, войти в контакт с любым индивидом и любой организацией Земли. Смутная идея, пройдя УМ, либо обретала чеканные формы, либо отбрасывалась, как бесплодная.

Увы, последнее время УМ отклонял идеи Великого Физика одну за другой, обостряя чувство неуверенности, и без того владевшее ученым.

В его представлении усилитель мышления не был ни машиной, ни чем-то самостоятельно мыслящим. Он воспринимался как хорошо об-куренная трубка или иная многолетнепривычная вещь, неотделимая от личности Великого Физика, который порой забывал о средоточии электронной мудрости за своей спиной.

Так парящая птица забывает о поддерживающих ее крыльях.

И вот теперь крылья, казалось, утратили подъемную силу. УМ стал причинять неудобства, словно разболтавшийся протез. В его действиях появилась странная нервозность, он затягивал паузы, смягчал формулировки. Если раньше мог заявить: «Ни к черту не годится!», то теперь золотил горькую пилюлю:

«Талантливо. Оригинально. Остроумно. Не пойдет!» И это еще более удручало…

Взгляд ученого все чаще бесцельно блуждал по кабинету, словно искал поддержки от самой обстановки, в которой было сделано столько открытий.

По левую руку, тоже во всю стену, громоздился стеллаж с книгами. Среди них виднелись и пергаментные рукописи, и роскошные фолианты в переплетах из тисненой золотом кожи, и пожелтевшие брошюры в мягких обложках.

А по правую, напоминая пчелиные соты, поблескивали кристаллическими многогранниками микроблоки памяти. Они выглядели куда скромнее, чем фолианты, но каждый из них мог вместить информационное содержимое стеллажа, возвышавшегося напротив и пред ставлявшего лишь историческую ценность.

Те, кому довелось побывать в кабинете Великого Физика, думали про себя, что антикварный книжный шкаф — такое же чудачество, как и давно вышедший из моды пиджак мрачного темносерого цвета с огромными лацканами и подбитыми ватой плечами: гений может не считаться с модой, даже если это шокирует обыкновенных людей, привыкших к яркой, легкой, свободного покроя одежде, в которой они, при всем ее разнообразии, так похожи друг на друга.

Но Великий Физик меньше всего стремился к оригинальности. И одежда по образцу той, в которой творили науку его предшествен-ники, и прижизненные издания их трудов были символом преемственности поколений, напоминавшим ему, что все сделанные им открытия, вместе взятые, всего лишь капля в океане Знания, и в вечном стремлении переплыть этот океан ученые передают эстафету из рук в руки, роняя и вновь подхватывая ее. Каждый фолиант, каждый микроблок памяти — квант знаний, и чем больше таких квантов п ридется на долю Великого Физика, тем достойнее будет прожита его жизнь.

Таков был главный, если не единственный, нравственный критерий ученого. О нем отзывались, и не без оснований, как о черством, равнодушном ко всему, что не касалось работы, эгоистичном человеке.

«Я обязан быть эгоистом, — говорил себе Великий Физик. — Не желаю слышать о болезнях, смертях, катастрофах. Для меня не су-ществует жалости и сострадания — они отвлекают от науки, а она превыше всего!» Так он считал до последнего времени. Но сейчас, мысленно срав-нивая себя с бесплодной смоковницей, подумал, что напрасно избегал отрицательных эмоций.

Его взгляд остановился на четвертой стене. Он рассматривал ее пристально, хотя там было пусто — голая, выбеленная плоскость.

— Нет, так ничего не выйдет, — сказал Великий Физик пустоте. — Меня затянула рутина. Я отупел. Лишился способности предвосхищать новое.

Избегая переживаний, иссушил не только душу, но и мозг. Мне нужно пережить потрясение, лишь оно поможет преодолеть дряхлость мысли. Если еще не поздно…

В молодости Великий Физик, при всей своей замкнутости, которая воспринималась окружающими как заносчивость, был сантиментален, любил в одиночестве слушать старинные романсы, доводившие его до экстаза. Но, сделавшись маститым ученым, отказался от в сего, что, как он считал, было не на пользу занятиям наукой, в том числе и от романсов, напоминавших о бренности всего сущего, неизбывности утрат.

Теперь же он вспомнил об этом увлечении молодости и подумал с почти суеверной надеждой:

«А не вернут ли романсы своим болезненно эмоциональным воздействием утраченную свободу мышления?»