Алгоритм невозможного

Здесь Виктор больше, чем где-либо, был в ладу с самим собой. Он не ощущал ни волнения, ни страха, над всеми чувствами главенствовала гармония, подобная той, которую, вероятно, неосознанно испытывает парящая птица или рыба в морской глубине.

Так бывало всегда, с первого его выхода в запредел. Но сейчас впервые появился повод для беспокойства:

«А вдруг не появится?»

То, что он испытывал, напоминало азарт охотника, выслеживающего дичь.

Впрочем, у Соля не могло возникнуть подобной аналогии: охота, это аморальное, унижающее достоинство человека заня-тие, было объявлено вне закона три столетия назад.

Космообсервер приближался к устью галактики, автопилот уже начал маневр входа.

«Появится или не появится?»

«Перевертыш» возник внезапно, словно подкрадывался, стара-ясь до последнего момента остаться незамеченным, и преуспел в этом. Анфас

«Псевдодианы» рос на обзорном дисплее с угрожающей быстротой. До столкновения оставались секунды.

Прозвучал предупредительный зуммер: автопилот, как и при прошлых встречах с «перевертышем», был начеку и собирался приступить к маневру уклонения. Но на этот раз Соль не позволил свернуть. Мгновенно заблокировав автоматику, он перешел на ручное управление, азартно крикнув неведомому противнику, словно тот мог услышать:

— Ну, у кого раньше сдадут нервы?

В это же самое время эту же самую фразу выкрикнул другой Виктор Соль, также не спускавший глаз с инвертированного двойника своей «Дианы».

Два Виктора Соля сошлись в лобовой атаке.

3. Вторжение в прошлое

По мысленному приказу Великого Физика четвертая стена исчезла, как если бы взрыв бомбы стесал часть дома. Это образное сравнение пришло на ум, казалось бы, непроизвольно, ученый в первый момент даже удивился ему: взрывы бомб вместе с войнами давн о ушли в прошлое. А потом понял, что ассоциация не случайна, — оказавшись в прошлом, он и мыслить стал его категориями…

За исчезнувшей четвертой стеной начинался Престон, столица одной из сверхдержав Разобщенного мира, вобравшая в себя пороки и язвы уродливого общества, провозглашенного его правителями единственно справедливым и свободным.

Из года в год, изо дня в день твердили об этом властители, и те, кого традиционно называют «простыми людьми», уверовали в свое счастье, в непогрешимость впитанных с молоком матери догм, в правильность навязанного им пути и величие конечно й цели.

Пройдет не так уж много лет, и они выйдут из транса, посмотрят вокруг прозревшими глазами, взметнутся в гневе… И начнут крушить все подряд. А потом будут строить на руинах — из обломков, наспех, без архитектурных планов. Вернее, со множеством противоречивых, не подкрепленных возможностями, сумбурных планов, авторы которых не поскупятся на невыполнимые обещания, будут беззастенчиво лгать, даже не заботясь о фиговых листках правдоподобия.

Ох, как нескоро минует этот кризис, и хорошо, если бы последний…

Огромный мрачный город был воспроизведен с математической достоверностью.

Нагнетая уныние, громоздились однообразные, лишенные индивидуальных особенностей коробки домов. При их сооружении руководствовались

«функциональностью», которую воинствующ е противопоставляли искусству зодчества.

Великий Физик представил, как за убогими плоскими фасадами с рядами слепых окон и крошечных балкончиков в тесных транс-формируемых жилых ячейках, где один и тот же модуль служит ло-жем, обеденным столом и хранилищем домашней утвари, копошатся погрязшие в заботах люди с невыразительными лицами, тщедушными телами и огрубевшими душами.

Престон показался ученому угрюмым и душным, словно тюрьма. В другое время и это сравнение не пришло бы ему в голову: за два тысячелетия память о нравах недоброго общества изрядно потускнела, утратила черты реальности, стала подобна дурным снам.

Человеческая память, но не память машин. Та сохранила все, вплоть до мельчайших подробностей. Для Истории, которая не брезгует и мусорными свалками…

Этой всеобъемлющей машинной памяти был обязан Великий Физик своим вторжением в прошлое.

На первых порах он воспринимал окружающее с брезгливой отчужденностью стороннего наблюдателя, но уже вскоре помимо воли вообразил, а затем и почувствовал себя одним из престонцев.

Его охватило ощущение раздвоенности… Он сознавал, что по-прежнему сидит в своем вибрирующем кресле, но это не мешало ему идти по улицам Престона, обонять вонь помоек и тошнотворный запах алкогольного перегара, которым дыхнул на него встречный оборванец.

Трущобы на задворках главных улиц, играющие на грязных тротуарах дети, старуха, копошащаяся в куче отбросов — все это было настолько достоверно, что воспринималось Великим Физиком как действительность — дикая, вызывающая возмущение, но дейст вительность.

Вместе с собравшейся толпой он наблюдал жестокую драку. Ни-кто не пытался разнять дерущихся, и Великий Физик даже подумал: не вмешаться ли, но, поймав себя на этой мысли, покраснел от досады.

В людном месте двое неряшливых мужчин вырвали сумку из рук женщины, а когда она закричала, избили ее. И опять-таки никто не пришел на помощь.