Алексей Толстой

В Москве не было ни «Бродячей собаки», ни «Цеха поэтов», но очень быстро граф освоился на новом месте, попытался организовать литературно-артистический подвальчик «Подземная клюква», а поскольку сделать этого не удалось, исправно посещал Общество свободной эстетики.

«Несколькими ступеньками выше нас с женой осанисто колышет свои барские дородности граф А. Н. Толстой, — описывал, как съезжались гости в «Эстетику», Степун. — Рядом с ним пружинисто шагает талантливый художник Жорж Якулов, похожий на фавна армянин, в долгохвостой визитке и лаковых штиблетах. Приятелям весело. Ха-ха-ха… могуче разносится всхрапывающий смех Толстого. Но вот происходит какое-то непонятное замешательство: почти одновременно раздаются испуганный женский возглас, чей-то звонкий смех и возмущенные голоса. Оказывается, Алешка Толстой, как его называли в приятельской компании, почувствовал себя легавою собакою и, крикнув самому себе «пиль», схватил поднимающуюся перед ним даму за ее розовые гусиные лапки»^{248}.

Вместо утраченных петербургских Толстой приобрел новые московские знакомства и среди них — три пары сестер: Цветаевы, Герцык и Крандиевские, — так что Толстому сам Бог велел о сестрах написать. Знакомство с первыми из этой троицы произошло еще в январе 1911 года, когда Толстой ненадолго приезжал из Петербурга в Москву (накануне суда по поводу обезьяньего дела) и подарил взятой под опеку Волошиным совсем молодой еще поэтессе Марине Цветаевой свой только что вышедший сборник стихов «За синими реками». Цветаева дала ему в ответ первую свою, изданную за свой счет тиражом 500 экземпляров книгу «Вечерний альбом»: «Графу Алексею Н. Толстому с благодарностью за книгу. Марина Цветаева.

Москва, 28-го января 1911 г. Я ж гляжу на дно ручья, Я пою, и я ничья»^{249}.

Последнее есть перифраз его стихотворения «Мавка» (у Толстого было: «Я лежу и я ничья») — свидетельство того, что Цветаева книгу Толстого внимательно прочла. Однако более регулярными их встречи стали только после переезда его в Москву. «Посещение Макса и Эфронов. Голые комнаты. Марина Цветаева и ее муж. Сестры Эфрон. Ломание кроватей. Макс в уединении гадает по руке… У Марины Цветаевой. Блины. Толкающиеся гости. Узкая комната наверху. Вонючая лампочка. Стихи Макса о Лиле. Чтение стихов Марины с Асей»^{250}, — записывал Толстой в дневнике.

Зимой 1912/13 года Марина с Асей и их мужья часто бывали у Волошина в арбатских переулках. Существует предположение, что именно с легкой руки Толстого эта квартира стала называться обормотником, Толстой часто ее посещал и, таким образом, вместо оставшейся в Петербурге одной великой поэтессы века стал дружить с другой.

«Волошинская компания состоит из двух частей: «обормотников» — сюда входит своеобразная коммуна — мать Волошина (старуха в штанах и казакине!), он сам и две сестры Эфрон, Лиля и Вера. Они живут все на одной квартире, которую они сами окрестили именем «обормотник»… — фиксировала Хин-Гольдовская. — Остальные: Марина Цветаева, двадцатилетняя поэтесса, жена 19-летнего Сережи Эфрона, ее младшая сестра Ася, тоже замужем за каким-то мальчиком (обе эти четы имеют уже потомство — у Марины девочка, 6 месяцев, у Аси такой же мальчик, причем каждый из этих младенцев перебывал у 6 кормилиц — по одной на месяц!). Я называю эти «менажи» «Детский сад» (Марина, Ася, Майя — 18-летняя русская француженка, пишет — и как читает! — очаровательные французские стихи), так сказать, естественные «сочлены» «обормотника». Толстые хотя и тесно с ними дружат, но уже понемножечку «отодвигаются» от этого кочевого табора и стремятся занять более солидное положение. Кандауров и Богаевский — что-то вроде почетных, сочувствующих посетителей. Как зрелище, вся эта компания забавна чрезвычайно. Сестры Эфрон очень хороши собой, особенно Лиля. Марина и Ася вдвоем читают Маринины стихи. Стройные, хорошенькие, в старинных платьях, с детскими личиками, детскими нежными голосами, с детскими вздохами, по-детски нараспев они читают, стоя рядышком у стенки, чистые, трогательные, милые стихи…»

Самое примечательное в этой записи — решение графской четы дистанцироваться от «обормотника». У Толстого были все основания задирать нос: в 1913 году он превосходил по своему литературному рейтингу и Цветаеву, и Волошина. Последний угодил в тот год в очередную неприятную историю, связанную на этот раз со статьей о Репине. Толстой вел себя аккуратнее, его издавали, о Толстом писали, он получал хорошие гонорары, дочку Марьяну воспитывала тетушка Мария Леонтьевна в Самаре, а граф с графинюшкой разъезжали и жили в свое удовольствие.