Алексей Гаврилович Венецианов

Пересказывает он Милюкову и слышанную им историю несчастного капитана Луковкина. 7-го числа отправился тот из своего домика на Канонерском острову в Адмиралтейскую сторону за покупками к собственным именинам, оставив дома жену, сына-офицера, трех дочерей и человек трех людей. Был остановлен до завтра водой, так как и к вечеру «перевоз не учредился». Вернувшись, не только дома не сыскал, но и места не узнал. Вскоре дом свой он нашел на Гутуевом острове, а в нем — жену — замершую навеки в мертвых объятиях детей. Исследовательница творчества Венецианова А. П. Мюллер высказала в свое время интересную догадку. Ни одно из современных наводнению 1824 года изданий не публиковало среди многих прочих истории, похожей на печальную судьбу капитана Луковкина. Меж тем в ней много общего с бедным Евгением: пушкинский герой, как и Луковкин из рассказанной Венециановым истории, разлучен наводнением с близкими. Оба, едва спала вода, спешат домой. Ветхие, утлые домишки обоих снесла вода. Оба находят их на взморье. Оба сходят с ума. Мог ли не слышать Пушкин истории несчастного капитана? А если слышал, то где? От кого? Не от самого ли Венецианова? Никто не может сейчас ответить на эти вопросы.

Трагические картины наводнения, оборванные стихией человеческие жизни, зрелища бедствий и разрушений — все это выбило Венецианова из колеи. И еще более отвратило от работы над «Натурным классом», работы по чужой указке, по законам мертвых правил, схоластичность которых на фоне бурных событий виделась особенно ущербной. Он ищет всяческих способов отвлечься от досадной теперь уже работы. С готовностью берется дописать начатые Боровиковским церковные образа. На Миллионной у старого учителя бывает, испытывая нестерпимую боль. Жизнь покидала старика долго, мучительно, ввергая его в странные мистические состояния души. Случалось, с крыльца своего дома Боровиковский в шубе, небрежно накинутой прямо поверх халата, раздавал нищим милостыню. Серая толпа, сумрачные лица — нынче мы можем пристально вглядеться в такие вот лица бездомных и обездоленных, заполнявших дороги, города и веси гигантской империи, на рисунках Ивана Ерменева из цикла «Нищие». Лица и руки. Со всех сторон тянущиеся к старику, просящие, в своей настойчивости пугающие руки толпы. За спиной Боровиковского — безликие фигуры в черном. Бесплотные тени монашек, кликуш заполнили дом. Трезвый разум его охвачен тяжелым мистицизмом. Когда-то он был верен возвышенным идеям масонства, нынче же старый художник попал в душные объятия исступленной секты хлыстов во главе с неистовой, истеричной Татариновой. Правда, в самом конце жизни Боровиковский отошел от секты.

Покидая дом учителя, в котором уже поселилась смерть, — в 1825 году Боровиковский умрет — Венецианов без цели, без специального предмета часами ходил из улицы в улицу. Зима шла к концу, уже, как пишет он Милюкову, «весна пальчик протянула». Скоро год, как он в столице. На улице и в бессолнечный день слышится веяние весны: «Редис молодой, петрушка свежая!» — выкликают под моросящим дождичком неунывающие разносчики. Венецианова тянет к скоплению людей — он идет к биржевому причалу. «…Устерс таких понавезли, каких давно не бывало, а едуны с Биржи не сходят, по 190 по 200 рублей там оставляют и делаются настоящими бочонками, пахнут даже», — пишет он Милюкову.