Александр Суворов

– И это для вас новость, граф? – удивился Горчаков. – Бонапарт добрался – что там Италия! – почти до самой Вены. Роялисты снова восстали в Париже, и опять несчастливо. Пишегрю, председатель Совета Пятисот, схвачен и отправлен в Гвиану отбывать каторгу. Австрийцы решили мириться. 7 октября 1797 года в Кампоформио подписан мир между Австрией и Францией[187]. Бонапарт вел себя в Италии не как генерал, а как монарх. Попросту он ее дочиста ограбил: всё из Италии – и золото и ценности – было свезено в Париж.

– Австрияков кто не бил! Но что же сами итальянцы?

– Ах, дядюшка! Почитайте парижские газеты. Там пишут, что Бонапарт принес Италии свободу на штыках своих солдат. Что великий итальянский народ сбросил иго королей и монархов. Все вдруг сделались республиканцами. Берутся за оружие, чтобы помогать освободителям-французам. А почитаешь венские газеты, видишь, что все это сущий вздор, что Бонапарт отзывается об итальянцах с презрением, а вместо свободы Бонапарт принес ужас. За ничтожную провинность он велел перебить все население города Луго. А город Бинаско за то, что там убили одного французского солдата, по приказу Бонапарта истребили огнем, пере кололи все население, включая женщин и детей! Он велел расстрелять всех чиновников города Палии, а сам город отдал на разграбление своим солдатам. Какое варварство, какая дикая жестокость!

Говоря это, Горчаков волновался. Суворов, не перебивая его, слушал, а когда тот умолк, проговорил:

– Достоинство воина – храбрость, а доблесть его – великодушие. Мы жителей не убивали и не обирали. И если придется, мои богатыри будут воевать в Италии не ради добычи! Войны не миновать, иначе Павел меня не звал бы!

– О войне нет речи, дядюшка…

– Зачем же он меня зовет?

– Это нетрудно понять. Сделав вам комплимент, скажу: он вас, дядюшка, немножко боится – нет, не персоны вашей, а от самого звука имени вашего трепещет! Оно воодушевляет все русские сердца. Вас любят в полевых войсках. Гвардия сейчас только о вас и говорит. Держать вас в унижении далее опасно для самого принципа императорской власти. Остается одно: сделать великодушное движение, протянуть вам руку примирения. Он это сделал. Вам надо ехать!

– Стало быть, так: я ему не нужен. Почему он написал «графу»? Он мог написать «фельдмаршалу».

– Ах, Александр Васильевич! Да вы знаете его – ведь он педант. Форма для него – всё. Поверьте, он вам вернет жезл фельдмаршала при первом разговоре.

– Не поеду! Ты, дружок, сосни, а мне пора на колокольню, к службе звонить…

Горчаков всплеснул руками в отчаянии.

– Да поймите вы наконец, упрямый старик! – заговорил раздраженно Горчаков. – Я не могу, не могу к нему вернуться с таким ответом! Он прямо пошлет меня в Сибирь! Черт возьми! – стукнув по столу кулаком, вскричал Горчаков. – Я увезу вас силой, сударь!

– Силой?

– Да! Закатаю в кошму, положу в сани и повезу…

– Прошка! – позвал Суворов.

Вошел Дубасов.

– Прошенька! Заступись за меня. Племянник буянит. Кричит на меня. Хочет силком везти! В кошму завернуть!..

– Нехорошо, сударь! – обратился Дубасов к Горчакову. – Кошма у нас, конечно, найдется, да что толку, если вы привезете его величеству бездыханное тело фельдмаршала Суворова? А будете на своем стоять, пойду в баню, подниму Николева, он вас, сударь, научит, как надо исполнять монаршую волю.

– Да вы тут с ума посходили все!

– Немудрено, сударь, и с ума сойти! А тебе, Саша, по старой дружбе скажу: не упрямься – все-таки император зовет, не кто-нибудь. Сила солому ломит! Пускай они назад скачут – скажут, что Суворов едет. И поедем мы с тобой в Петербург на долгих, потихоньку; что нам старые кости трясти на курьерской тройке. Проселочками по мягкому снежку и доберемся. Мягко. Так-то и волк сыт будет, и овцы целы.

– Кто волк? – сердито спросил Горчаков.

– Это вам, сударь, точно известно…

Большего Горчаков добиться не мог и поскакал в Петербург один. Возвратясь в столицу, он тотчас доложил Павлу I:

– Суворов едет!

Суворов приноровил приезд в Петербург, по своему обычаю, к ночи. Павел уже несколько раз о нем справлялся у Горчакова. Узнав, что дядя прибыл, Горчаков, не медля ни минуты, поехал во дворец с докладом. Павел уже разделся на ночь, но вышел к флигель-адъютанту, накинув шинель, и сказал, что принял бы Суворова сейчас же, если бы не было так поздно. Он назначил свидание с опальным фельдмаршалом на утро.

Александр Васильевич не захватил с собой никакого военного платья, ему пришлось надеть мундир племянника. Мундир был, конечно, нового образца. К счастью, он пришелся впору. В девять часов утра он был во дворце. Возвращаясь с прогулки, Павел, как только соскочил с коня, спросил Горчакова, здесь ли Суворов. Узнав, что тот уже приехал, император вбежал в приемную, схватил его за руку и повел в свой кабинет. Там они проговорили больше часа, затем Суворов поехал на развод по приглашению Павла.