Александр II

У Сергея Михайловича Соловьева на карты времени было немного, он все основательнее погружался в грандиозный труд свой, Историю России. Соловьев в этом году предпринял второе издание пятого и шестого томов своей книги. Работой он был доволен и с нетерпением ожидал откликов. Избегая прямых аналогий с сегодняшним днем, он все же высказывал в пятом томе мысли, вполне приложимые к текущему моменту, отводя преувеличенную оценку Ивана III как создателя Российского государства, восстановителя «благодетельного самодержавия» и «первого истинного самодержца России». Соловьев думал иначе, для него Иван III – «всего счастливый потомок целого ряда умных, трудолюбивых, бережливых предков, совершивших дело собирания Руси. Старое здание было совершенно расшатано в своих основаниях, и нужен был последний, уже легкий удар, чтобы дорушить его». В заслугу Ивану III Соловьев ставил то, что этот государь «умел пользоваться своими средствами и счастливыми обстоятельствами».

Конечно же, эти рассуждения отметил Алексей Николаевич Хомяков, поэт, философ, публицист, основатель целого направления в русской общественной мысли, чего не сознавал ни он, ни его приятели. Но страстная натура Хомякова не давала ему остановиться на древностях, нет, – современность, еще не остывшая сегодняшняя действительность волновала его.

– Будет лучше! – горячо убеждал он Соловьева за чайным столом в доме общих знакомых. – Заметьте, как идет род царей с Петра – за хорошим царствованием идет дурное, а за дурным непременно хорошее: за Петром I Екатерина I – плохое царствование, за Екатериною I Петр II – гораздо лучше; за Петром II Анна – скверное; за Анною Елисавета – хорошее; за Елисаветою Петр III – скверное; за Петром III Екатерина II – хорошее; за Екатериною II Павел – скверное; за Павлом Александр I – хорошее; за Александром I Николай – скверное; теперь должно быть хорошее.

Соловьев только улыбнулся в бороду на такую философию истории, но Хомяков, помолчав, столь же горячо добавил:

– Притом наш теперешний государь страстный охотник, а охотники всегда хорошие люди. Вспомните Алексея Михайловича, Петра II.

Соловьев хранил молчание. Он ценил вождя славянофильской партии, любя слушать его всегда пламенные и вместе логичные рассуждения о вере России в высшие начала и неопределенности ее исторических форм, о будущем общины и пагубности фабричного производства. Соловьева привлекала моральная чистота этого человека, достойно несшего свое горе (смерть двух маленьких детей и жены), его открытость и доброта, проявлявшиеся не только в житейских ситуациях.

«Бог есть любовь!» – любил повторять Алексей Степанович и прилагал этот тезис к политической истории: во Франции осуществление лозунга «Свобода, Равенство и Братство» двигалось не любовью, а ненавистью и привело к небывалой жестокости. В России же народом движет не стремление стать самым богатым или самым умственно развитым, но – «самым нравственным, самым христианским!»

Соловьеву такой народнический идеализм казался наивным, но был все же ближе, нежели крайность, в которую впадали западники. «Тон горделивого, полубарского и полупедантического презрения к образу жизни и к измышлениям темного, работающего царства водворился незаметно в среде образованных кругов, – так говорил в один из приездов в Москву Павел Анненков, и трудно было с ним не согласиться. – Особенно бросается он в глаза у горячих энтузиастов и поборников учения о личной энергии, личной инициативе, которых они не усматривали в русском мире». Хомяков не терпел такой барской кичливости образованностью, не спускал ее никому.

Звенели ложечки, лакей внес второй самовар. Хозяйка пустилась в рассуждения об отцах церкви, припомнила новую книжку о. Игнатия Брянчанинова и никак не могла остановиться, а глубокий знаток предмета не желал ей помочь. Хомяков думал о своем.

– А вот Чаадаев никогда со мною не соглашался, – вдруг громко сказал он. – Говорил об Александре Николаевиче: разве может быть какой-нибудь толк от человека, у которого такие глаза!.. Ну не смешно ли, по глазам определять судьбу царствования!

Гости помолчали, достойно улыбнувшись. Предмет разговора был слишком важен.

Той же осенью появились в Москве слухи о новом секретном комитете под председательством Алексея Орлова. Комитету было поручено рассмотрение крестьянского вопроса. Старики надеялись на Адлерберга, Долгорукова и Корфа, на Ростовцева и Ланского: эти столпы царской власти поддержат устои. Первым в Москве новости о комитете узнавал граф Закревский, а от него они распространялись далее. Мнение графа сложилось таким: «Торопиться нечего. Может, все ограничится одними разговорами».