Александр II

В московской купеческой неписаной иерархии на вершине уважения стоял промышленник-фабрикант, потом шел купец-торговец, а внизу стоял человек, который давал деньги в рост, учитывал векселя, заставлял работать капитал. Последних не очень уважали, как бы дешевы его деньги ни были и как бы приличен он сам ни был. Однако же «процентщик» был нужен не менее фабриканта.

Летом 1856 года Александру II пришел анонимный донос на откупщиков, в котором с особенною страстью аноним нападал на Евзеля Гинцбурга. Утверждалось, что к корыстно-жадным откупщикам в последние десять лет перешло почти все богатство России, а Гинцбург один заработал на откупах до 8 миллионов рублей серебром, потому и купил в Московской губернии под Звенигородом дачу графа Уварова.

Александр донос оставил без последствий, отослав его министру финансов Петру Федоровичу Броку, и в августе подписал указ о награждении Гинцбурга за снабжение войск в Крымскую войну «винною порциею» золотой медалью с надписью «за усердие» для ношения на шее на Андреевской ленте. Как и Николая Павловича, двадцать лет назад даровавшего Евзелю и Габриэлю Гинцбургам, сыновьям витебского раввина, потомственное почетное гражданство, Александра не смущало фантастическое обогащение откупщиков, к какой бы вере они ни принадлежали.

В июне 1856 года Комитет для рассмотрения мер по устройству евреев в России, созданный в 1840 году, где председательствовал барон Корф, предложил императору пересмотреть постановления об ограничении евреев в правах торговли. В марте 1859 года Александр утвердил решение Государственного Совета, разрешавшее свободный выбор места жительства евреям-купцам первой гильдии.

Вскоре после появления этого указа в центре Петербурга появился банкирский дом «И.Е. Гинцбург», занявший место банкирского дома известного по всей Европе барона Штиглица, «короля Петербургской биржи», не раз оказывавшего услуги русскому правительству в заключении займов.

Не все знали, что Евзель Гинцбург имеет ход в Зимний дворец. Ловкий делец установил связи с принцем Александром Гессенским, братом императрицы, и даже стал генеральным консулом великого герцогства в Петербурге. Но мы несколько забежали вперед. Вернемся пока в Москву, мирно доживающую короткие годы между николаевским гнетом и александровскими реформами.

Зимой 1857 года украли из кремлевского Арсенала одну из пушек, захваченных у французов в Отечественную войну. Обнаружилось сие при смене караула. Граф Закревский поднял на ноги весь состав полиции, и вскоре пушка была найдена на Грачевке в подвале мелочной лавки, куда похитители сумели ее сбыть. Оказалось, что медную пушку небольшого размера похититель положил на салазки, прикрыл рогожей, повез, а зазевавшийся часовой не заметил. В Троицких воротах часовой спросил: «Что везете?» – «Свиную тушу», – спокойно ответствовал злоумышленник. «Ну, везите». Пушку водворили на место, должностным чинам генерал-губернатором было сделано надлежащее внушение.

Тиха и патриархально проста была жизнь московская. Восьмидесятилетняя старуха Крекшина, некогда любовница Аракчеева, изменившая ему с красавцем гусаром, была одной из приметных фигур в столице. Предметом зависти многих был ее поразительно прекрасный цвет лица. Она каждое утро протиралась квасцовой водою с какой-то примесью, секрет которой в молодости вывезла из Парижа от тамошней красавицы мадемуазель Марс. И там же некая гадалка, мадам Норман, предсказала, что Крекшина умрет в постели. Предсказание не слишком мудреное, но заставившее московскую барыню задуматься. И Крекшина, желая отсрочить свой последний час, ложилась на восходе, вставала на закате. Всю же ночь она играла в старинный преферанс, не признавая никакой другой игры. Как ни странно, партнеров у нее было много. Их привлекал почти верный выигрыш: барыня была богатая и нарочно потихоньку проигрывала, держа партнеров до утра. В восемь вечера подавался чай, в час ночи – ужин, под утро – снова чай с закусками. Это было приятным дополнением к выигрышу двадцати пяти, сорока, а то и пятидесяти рублей.

Случались, правда, и пустые вечера, то игроки рано разъезжались, то настроение было неважное. Секретарь Сената развлекал Крекшину, изображая муху. Когда не было интересного разговора, она манила его: «Пожужжи, Сема». Сема жужжал и смешно прихлопывал муху на своей голове. Зато и везло же Семе в карты…