Александр II

Бывало, что прямо на следующий день полиция нагрянет с обыском. Если не успевали сжечь бумаги, спрятать документы и сбрить бороды – могли опознать. Тогда Петропавловка или Кресты, одиночка, Евангелие или Четьи-Минеи в библиотеке, на завтрак – кружка чая, хлеб и два маленьких куска сахара, днем прогулка 15–20 минут. К захворавшим приглашали доктора. Обед, вечерний чай, иногда баня. Главное же – допросы. И там пропадало удивление от недавно выстроенной тюрьмы, где всегда тепло, светло, просторные коридоры, все блестело…

«Я был молчалив и много думал. Размышляя, я совершенно самостоятельно напал на мысль и идею, которую принято теперь называть социализмом», – так через несколько месяцев будет описывать свой путь к революционерам Иван Емельянов в показаниях жандармам. Учился Иван в гимназии, пристрастился к чтению книг, особенно – запретных. Попала в руки газета «Земля и воля» – он поразился, там писалось то, что он сам придумал втайне ото всех. Съездил за границу, увидел, что тамошние мужики живут лучше наших. В ноябре 1880 года был принят в русскую социально-революционную партию и отмечен Александром Михайловым как возможный кандидат для акта террора.

Обо всем этом вспоминалось в тепле и дружеском уюте новогодней ночи. И пока они были вместе, все казалось нестрашным. Пели веселые песни Курочкина и самодельные:

У царя у нашего
Все так политично.
Вот хоть у Тимашева —
Выпорют отлично.
Влепят в наказание
Так ударов со ста,
Будешь помнить здание
У Цепного моста…

(А ведь этим только пугали себя: не пороли жандармы, не пороли, запрещены были законом телесные наказания.)

Новогодний вечер сложился беззаботно и весело. Пришло всего два десятка человек, но многолюдства и не хотелось. Тут все друг друга знали.

Главным распорядителем вечера стал Желябов. Впрочем, иначе и быть не могло, он всегда и везде становился центром общества – высокий, громкоголосый красавец с окладистой бородой и озорными глазами, весельчак и умница. Он не был ограниченным человеком, напротив, признавал крестьянскую реформу Александра II великим благом для народа хотя бы потому, что она нравственно возвысила мужика. Тем не менее Желябов страстно ненавидел царизм, самый принцип самодержавия, и в том была роковая загадка. Отрицая неограниченную и бесконтрольную власть, которая даровала крестьянам волю, он фактически стремился к замене ее такой же по характеру.

Достоевский в «Бесах» и Лесков в своих проклятых «передовым обществом» романах куда как ясно предсказали все. «Я писал, что нигилисты будут и шпионами, и ренегатами, безбожники сделаются монахами… – с горечью говорил Николай Семенович Лесков немногочисленным оставшимся друзьям. – Если исправничий писец мог один перепороть толпу беглых у меня с барок крестьян, при их собственном содействии, то куда идти с таким народом? „Некуда“!.. Удивительно, как это Чернышевский не догадывался, что после торжества идей Рахметовых русский народ, на другой же день, выберет себе самого свирепого квартального…» Если уж умница Николай Гаврилович не был в состоянии такое вообразить, то куда Желябову?

Он ненавидел Лорис-Меликова за его уступки, за «туманно-либеральные фразы, вводящие в заблуждение доверчивых людей». «Революционерам остается одно, – убеждал Желябов на заседаниях членов организации, – продолжать начатую борьбу во что бы то ни стало, ибо только она может дать какие-нибудь результаты и вывести общество из инерции… Это средство исключительное, героическое, но зато и самое действительное, лишь бы только эта борьба велась последовательно без перерывов… У правительства вне его самого нет опоры… Мы должны идти форсированным маршем…»

Он, как и все сподвижники его, знал «одной лишь думы власть, одну, но пламенную страсть» – и, войдя в них, эта злая страсть придавала им силу, упорство, хитрость. Они готовились убить одного человека.

…Желябов командовал, переходил из комнаты в комнату, балагурил, встревал в разговоры, запевал песню, и все время за ним следила взглядом Соня. Он больше года назад сошелся с Перовской, жили как муж с женою, сознавая непрочность и мимолетность своего счастья, но не в силах отказаться от него. Худенькую, небольшого росточка, неказистую на вид Софью Перовскую красили необыкновенные глаза, большие и глубокие. Она была горда и честолюбива и покорилась Андрею потому, что невозможно было не признавать его превосходство во всем, его силу и красоту.

Но если в нормальной жизни человеческой любовь созидает, образует семью, рождает детей, то их запретная, напрасная любовь питала энергию разрушения.

Погода в тот день выдалась убийственная, по воспоминаниям Льва Тихомирова: свирепый ветер с Невы, сильная метель с холодной снеговой крупой. Но тем милее было тепло от печки-голландки и стакан чая из рук Перовской. В квартире было шумно.

– Господа, – сразу предупреждал входящих Желябов, – сегодняшний вечер без дел. Ни слова о делах, иначе – штраф!