Александр II

Следует пояснить, что Александр Николаевич не то чтобы стеснялся друга детства, тая от него Катю, но обходил этот вопрос во всех разговорах. Они были слишком близки, оба помнили время молодой принцессы Марии, нежной девочки с флер д’оранжем на груди и, каждый по-своему, любили Марию и были ей верны. Катю Адлерберг терпел и только. Зная это, Александр Николаевич не знакомил их и подчас пускался на наивные хитрости. Так, при переселении княжны в Зимний дворец он призвал к себе дворцового коменданта генерала Дельсаля и лично отдал ему приказания, прибавив, чтобы он ничего не говорил графу Адлербергу.

Само собой разумелось, что без ведома министра двора Дельсаль не мог сделать никакого распоряжения. Адлерберг распорядился надлежащим образом об отведении княжне назначенных покоев, выделении мебели и необходимой утвари.

Доктор Сергей Петрович Боткин приходил к государю каждое утро в 9 часов. И каждое утро старик Подтягин, камердинер императора, отвечал ему: «Еще почивают», а через несколько минут приглашал зайти в спальню. Боткин знал, что Александр Николаевич ночевал у княжны и лишь для него спускался по подъемной машине, да и все во дворце знали.

Тем не менее Адлерберг был благодарен Александру Николаевичу за деликатность, избавившую обоих от тяжелых минут. Однако решительное объяснение можно было лишь оттянуть.

22 мая 1880 года в седьмом часу утра скончалась Мария Александровна, одна, будучи без сознания. Государь накануне вечером уехал в Царское к своей Кате, несмотря на просьбы сыновей остаться.

– Государь, умоляю вас не ездить в Царское, – просил наследник. – Матушка в отчаянном положении.

Константин Николаевич выступил вперед:

– Что вы все его мучаете! Вы не понимаете, что тут вопрос не частной, семейной жизни, а отдохновение от государственных трудов на государственную пользу.

Обрадованный такой поддержкой Александр Николаевич тут же отправился из дворца. Впрочем, и сами дети уехали на Елагинскую Стрелку. Им о смерти матери сказали только после приезда в Зимний государя. Стоит ли говорить, что такие сцены сыновнее сердце не прощает никому…

С приближением сорокового дня после кончины императрицы Александр Николаевич вдруг объявил графу Адлербергу о своем намерении вступить в брак с княжной Долгорукой.

– Помилуй! Да ведь еще года не прошло! – возмутился Адлерберг. – По всем законам Божеским и человеческим любому следует обождать, тем более императору всероссийскому. Вредные последствия такого шага неминуемы…

Александр Николаевич слушал с недовольным видом и прервал друга:

– Ты не сознаешь всего! Я должен, я обязан сделать это! Чувство чести, совести и религии побуждают меня к этому шагу… Я люблю ее. Она единственная отрада моего сердца. Она и дети.

– Оставим людские толки, но есть закон, есть традиции российского императорского дома. Возможно ли главе дома нарушать их?

– Что закон, ты бы видел, как страдает Катя, как мучительно переживает она свое невыносимое положение. А дети?

– Извини меня, но у тебя есть, еще раз извини, твои законные дети. Их интересы и их чаяния следует учитывать в первую очередь!

– Да у этих и так все есть, от звезд до дворцов. А у маленьких – ничего. Погибни я завтра от пули или бомбы, и они останутся без имени, без положения в обществе.

– Но ты подумал, как воспримет наследник-цесаревич появление нового брата и сестер? Какие сложности могут возникнуть, избави Боже, при престолонаследии?

– Пока я – царь, решаю я!

– А память Марии?

– Оставь это!..

Горячий спор шел больше часа. Адлербергу показалось, что он смог поколебать государя в его намерении. Тот вышел из комнаты взволнованный и разгоряченный, но в задумчивости. Однако граф имел дело лишь с одной половиной.

Прошел сороковой памятный день с панихидой, пением певчих в соборе и ровным горением толстых свечей у надгробия. При очередном докладе Адлерберга Александр Николаевич слушал его невнимательно, было приметно волнение государя. Едва граф закончил доклад и протянул необходимые для подписи бумаги, государь отмахнулся от них и объявил, что намерен вскоре вступить в брак, «безотлагательно и секретным образом».

– …И прошу тебя, старинного и верного друга моего, помочь мне.

Адлерберг в некотором недоумении стал повторять доводы о неприличии такого поступка до истечения годичного срока после кончины Марии Александровны. Он давно не видел Александра Николаевича в таком нервическом состоянии: государь то молчал, то порывался что-то сказать, но замолкал, руки его дрожали, он был явно смущен и почему-то оглядывался на прикрытую портьерами дверь во внутренние покои. Портьеры колыхались, вероятно, от обычного в коридорах Зимнего сквозняка.

Вдруг государь встал и, не сказав ни слова, вышел. Адлерберг поколебался и решил также уйти, но едва он сделал шаг к двери, как распахнулись портьеры и из внутренних покоев государя стремительным шагом вышла высокая красивая дама. Граф никогда не встречался с княжной, но понял, что это она. Государь пропустил княжну в кабинет, затворил за ней дверь, но сам не вошел.