Александр II

Между тем Гриша, который рассказал уже так много, что скрывать что-либо казалось бессмысленным, откровенно поведал о роли Квятковского и в подготовке взрыва в Зимнем дворце, о чем жандармы и не подозревали. В качестве поощрения Грише дали по его просьбе свидание с давним знакомым Зунделевичем.

Едва войдя в камеру, тот сразу выпалил:

– Ты предатель!

Жандармы его скрутили и вытолкали, а Гриша застыл. В беспрерывной гонке откровений и задушевных бесед с генералами, полковниками и прокурорами он никак не мог остановиться. Тут задумался. Перечитал свои многолистные показания, ставшие своеобразным дневником: «…Был у меня два раза тот, на кого я возлагал столько надежд, в ком я хотел видеть спасителя и избавителя от всех зол и бедствий – граф Лорис-Меликов…» Подумал, не порвать ли, ведь смеяться будут… Но было уже все равно.

15 июня 1880 года Гольденберг повесился, привязав полотенце к крану рукомойника.

4

Но вернемся на несколько месяцев назад.

Дмитрий Алексеевич Милютин окончательно стал если и не самым близким к государю человеком (таким оставался граф Адлерберг), то во всяком случае самым доверенным министром. Влияние Милютина было велико как в военных, так и дипломатических делах. И прежде государь интересовался мнением военного министра, но после ухода князя Горчакова в длительный отпуск по состоянию здоровья решение основных вопросов внешней политики России окончательно переместилось из левого крыла Главного штаба в правое. Управляющий делами министерства Гирс согласовывал с военным министром все принципиальные вопросы.

Неторопливость, основательность и здравый смысл видны в подходах Милютина к Восточному вопросу. В переданной государю записке «Мысль о возможном решении Восточного вопроса» он размышляет о перспективах, открывающихся в случае окончательного распада Оттоманской империи, в каковом мало кто сомневался. Задачей России становилось в таком случае, с одной стороны, удовлетворение законных интересов и стремлений населения Балкан, а с другой – «поддержание спокойствия и порядка в этой части Европы».

В записке твердо сказано об отказе от Константинополя:

«…вопреки вкоренившемуся в Европе убеждению о каких-то давнишних замыслах России на Константинополь, для нас желательно лишь одно – чтобы ни одна из европейских держав не присвоила себе преобладания на Балканском полуострове и в особенности не захватила бы в свои руки входа в Черное море». Для этого следовало бы ограничить владения Турции лишь азиатской территорией с Константинополем и способствовать созданию «Балканской конфедерации» из нескольких самостоятельных государств с выборным союзным сеймом. Проливы, при всей их важности для России, Милютин считал возможным оставить под международным контролем.

Та же сдержанность и трезвость расчета видны и в отношении Германии. Но в Берлине ему не верили. Бисмарк писал в письме к императору Вильгельму I: «Министр, который теперь имеет решающее влияние на Александра, это Милютин. Он известен своей затаенной ненавистью к немцам». Во многих немецких газетах летом 1879 года утверждалось, что именно в результате влияния Милютина на царя наступило охлаждение в отношениях России и Германии (стоит ли напоминать, что германской печатью дирижировал рейхсканцлер). Для Александра Николаевича вопрос был нешуточный не только из государственных, но и личных соображений. Милютин был вынужден давать объяснения.

Некоторое основание для обеспокоенности было: в 1879 году по распоряжению военного министерства была произведена передислокация войск, в результате чего их количество вблизи германской границы увеличилось. Однако мера эта была оправданной, ибо что бы ни говорил германский император, его армия представляла для России реальную потенциальную угрозу.

«Разве мы спрашиваем, почему Пруссия затрачивает громадные суммы на укрепление Кенигсберга, Познани, Торна и сооружает новые специально стратегические линии железных дорог, ведущих параллельно к нашей границе и связанных между собою несколькими поясами поперечных рельсовых путей? – писал военный министр в своей записке на имя императора. – Эти меры, конечно, должны бы озабочивать нас гораздо более потому, что в Германии, как всем известно, мобилизация армии может быть исполнена в половину времени против нашей мобилизации, а сосредоточение массы войск к границам потребует у нас вчетверо более времени, благодаря громадности расстояний».