Александр II

А Фурсикову что? Он метнулся на перрон, и вскоре возле весовщика показался высокий, широкоплечий, темноволосый и темнобородый господин приличной наружности и вопросительно на него уставился. Тут вышел жандарм. Паспорт господина оказался на имя потомственного почетного гражданина Тулы Степана Петровича Ефремова и подозрения не вызвал, приметы, указанные в паспорте, сходились с тем, что видел жандарм. На вопрос о чемодане потомственный почетный гражданин небрежно ответил, что чемодан не его, он понятия не имеет, что там, а просто один знакомый просил отвезти в Курск, вот и все. Он спешит, поезд вот-вот отойдет, так что позвольте…

Уверенность пассажира, его спокойное и несколько высокомерное отношение к вопросам поколебали сомнения жандарма, но он был добросовестный служака и предложил пройти в комнату при станции и там посмотреть чемодан, после чего господина Ефремова отпустят на все четыре стороны.

Ефремов колебался, но дюжий весовщик с одной стороны, хмурый жандарм с другой и верткий носильщик с третьей сопроводили его в станционное жандармское отделение. Как на грех там никого не оказалось. Васильев послал носильщика за начальством, а сам открыл чемодан. Там был динамит. Как потом оказалось, полтора пуда динамита.

Ефремов понял, что попался, отпихнул вскочившего Полонского и побежал по перрону. Он рассчитывал уйти от преследования в вокзальной сутолоке, но не сумел.

На запасных путях его окружили мужики и гусары местного полка. Он не подпускал их к себе, целя из револьвера. Надеялся, что в наступающей темноте удастся скрыться, но худенький, ловкий рядовой Буригин кинулся на него, вырвал револьвер. Толпа с ожесточением набросилась на пассажира, оказавшегося явным злодеем, и стала его бить. Васильев и пришедшие жандармы насилу смогли остановить самосуд.

Несмотря на побои, незнакомец оказался силен. Шесть человек едва связали его. Он вырывался, дрался ногами и кусался, кипя отчаянной злостью.

Допрошенный тут же, на станции, Ефремов отказался назвать свое настоящее имя, но заявил, что «имеет честь принадлежать к числу членов социально-революционной партии в России» и прибыл из-за границы.

О задержанном революционере сообщили, как водится, ближнему начальству, те в Петербург, но особого внимания к нему начальство не проявило до 19 ноября.

19 ноября прогремел взрыв близ подмосковного Александрова на Московско-Курской дороге. Царский поезд чудом остался целым. Дрентельн отдал приказ проверять всю дорогу, версту за верстой и, кстати, вспомнил о задержанном на Елисаветградском вокзале с полутора пудами динамита.

Ефремов держался дерзко и молчал. Случайно узнали, что он еврей. Разослали карточки по губернским жандармским управлениям, и в Киеве полковник Новицкий аж подскочил в кресле: на карточке был Григорий Гольденберг, один из виднейших революционеров-террористов, член Исполнительного Комитета «Народной воли», организатор убийства князя Кропоткина и, по агентурным данным, прямо причастный ко всем покушениям последнего времени. Все же точных данных у жандармов не было. Дать их мог только сам Гольденберг. Вызвали его отца для опознания.

И тут начинается полицейско-революционная эпопея борьбы за Гришу Гольденберга. В одесской тюрьме его посетил генерал-губернатор Тотлебен. Герой Крымской и Балканской войн имел в те годы большой авторитет и широкую известность. Его по-отечески прямые увещевания произвели некоторое впечатление на двадцатичетырехлетнего революционера. Тотлебен предложил простой выбор: виселица или сознаться во всем. Гордый революционер продолжал молчать.

В Одессе ему подсадили в камеру провокатора Федора Курицына, недавнего революционера, ставшего агентом. И Гриша, твердо храня молчание на допросах, все рассказывал сокамернику, обладавшему хорошей памятью, впитывавшему, как губка, имена, клички, адреса, пароли, даты, детали споров и разногласий, личные характеристики. Гриша был наивен и прост при всем своем душевном уродстве. Он считал себя вправе убить человека по своему решению, как убил князя Кропоткина, но часть души его, которая еще не поддалась злу, хотела верить в добро, в отзывчивость и доброту. Он устал от злобы и в душевной тоске, отчасти усиливаемой природным хвастовством, изливал душу «брату-революционеру»…

III Отделение получило почти исчерпывающую информацию. Когда Грише об этом сказали, он был ошеломлен, а деваться оказалось некуда. Однако ум человеческий изобретателен. Власть протянула Грише соломинку, и тот поспешил уцепиться за нее, пытаясь выбраться из трясины предательства.