Александр II

Малозамеченным прошел уход всесильного князя Василия Андреевича Долгорукова. 9 апреля он был у государя и просил отставить его от должности шефа жандармов и начальника III Отделения. В обществе порицали его за «неверную тактику»: он будто бы никогда ничего не говорил государю под предлогом сбережения от лишнего беспокойства.

26 апреля в Москве под председательством московского генерал-губернатора также была учреждена временная следственная комиссия. По мнению москвичей, только это и могло спасти город от «нашествия Муравьева». Московские власти пребывали в растерянности: оказывалось, что старая столица превратилась в подлинное гнездо заговорщиков. Вольно или невольно стараясь изменить это впечатление, московское следствие обрубало все концы, не слишком усердствуя в выявлении всех причастных к делу. Обе следственные комиссии еженедельно подавали доклады императору.

16 мая Каракозов совершил неудачную попытку самоубийства, бросившись в люк отхожего места.

На следующий день его посетил великий князь Николай Николаевич. Предупрежденный о важном госте, преступник остался, однако, лежать на кровати, не обращая на великого князя никакого внимания.

– Знаешь ли ты, кто я?

– Нет, не знаю, – равнодушно ответил Каракозов.

– Я брат государя!

– С чем вас и поздравляю! – вдруг взвинченно подскочил на койке Каракозов, разозлившийся, что титулованные бездельники ездят смотреть на него, будто в Зоологический сад. – Да что мне до этого? Мне, в сущности, не только до вас, да и до государя самого нет никакого дела.

Недалекий Николай Николаевич растерялся, потоптался и ушел.

Приезжал к знаменитому узнику и либеральный князь Суворов, начал с ним толковать о гуманности, о социальных идеях, а когда, наболтавшись досыта, вышел, злодей сказал караульным солдатам:

– Вы по крайней мере дураков-то этаких ко мне бы не пускали!

Секретом эти истории не стали, вызвав злорадство в некоторых слоях общества. Впрочем, о члене царской фамилии нельзя было злонасмешничать, а судьба либерального генерал-губернатора столичного была решена. Подбирались и к другому либералу – Валуеву. В обществе ходила эпиграмма:

Куда тебе в Наполеоны,
Министр пустоцветистых фраз!
Нет, нет, французские законы
Мудрены черезчур для нас…

Граф Петр Андреевич тем не менее продержался в министерском кресле еще два года.

Следствие шло все лето. В публике ходили слухи самые разнообразные, втихомолку упоминали о пытках, «от этого Муравьева всего можно ожидать». Стало известно, что по распоряжению государя двум сестрам Каракозова, проживавшим в бедности, было послано 2 тысячи рублей. «Родственники не отвечают за преступника», – заявил Александр Николаевич.

4

В начале августа указом императора был создан Высший уголовный суд для рассмотрения данного дела, и в Петропавловской крепости состоялось первое его заседание. В роли судей были князь Гагарин, граф Панин, сенатор Корниолин-Пинский, Замятнин и в качестве секретаря суда Есипович.

– Вы вызваны в суд, – сказал князь Гагарин, обращаясь к преступникам, – для дачи вам обвинительного акта о том страшном преступлении, в котором вы обвиняетесь. Допроса вам теперь не делается, но если вы сами желаете сделать показания, то оно будет принято.

Общее внимание было обращено к Каракозову, видимо, смущенному этим и не знавшему, куда ему идти, где стать и как держать большие красные руки. Он будто не замечал за своей спиной двух солдат с обнаженными тесаками. Каракозов не понравился поначалу тем, что ни на кого не смотрел прямо, подергивал жидкие усики и бородку и говорил сквозь зубы.

– Преступление мое так велико, что не может быть оправдано, даже тем болезненным нервным состоянием, в котором я находился в то время, – объявил Каракозов и тут же потребовал вызвать из Москвы докторов для дачи показаний в его пользу. Ему отказали, и это потрясло главного обвиняемого.

Перед скамьей подсудимых сидели защитники, выбранные ими самими или родственниками. Через них были переданы копии обвинительных актов самому Каракозову, Ишутину, Худякову, Ермолову, Страндену, Юрасову, Загибалову, Моткову, Шагалову, Николаеву и Кобылину.

Одиннадцать подсудимых все были молодые люди от 19 до 26 лет. Особенное сожаление в глазах суда возбудил Петр Ермолов. Он со слезами объявил, что глубоко раскаивается, и если бы мог предвидеть, к чему приведет общество с такими людьми, то никогда с ними не сошелся бы.

Есиповича особенно тронул Дмитрий Юрасов, показавший, что он никак не ожидал, что увлечение могло вести к таким последствиям, думал, что все это на словах только и кончится одними разговорами.