Александр II

Вечером 6 апреля в Мариинском театре была снята «Русалка», играли «Жизнь за царя». Театр был совершенно полон. К началу второго действия прибыл государь с семьей. Публика кричала «Ура!» и требовала гимн, который оркестр исполнил трижды. Требовали Комиссарова, как будто присутствия самого царя было недостаточно. По окончании оперы вновь трижды прозвучал гимн. Государь из своей ложи приветливо раскланивался с публикой. У подъезда, когда он садился в коляску, его приветствовала огромная толпа. Люди стояли и вдоль улиц, по распоряжению градоначальства празднично иллюминированных.

9 апреля в Мариинском вновь шла «Жизнь за царя». Откуда-то стало известно, что на этом спектакле будет Комиссаров. Билеты брались с боем. В середине первого акта в одну из средних лож вошел Комиссаров с женой в сопровождении плац-адъютанта. Вся публика поднялась с мест и, обратившись лицом к ложе, встретила вошедших громом рукоплесканий. Дамы махали платками, мужчины – шляпами, вспыхнула буря восторгов. Артисты присоединились к овациям публики. Оркестр замолчал, и тут раздался возглас:

– Гимн! Гимн!

И четыре раза подряд артисты и публика пропели гимн «Боже, царя храни!»

Восторг слепил, но когда он спал, стало видно, что чета Комиссаровых производит комическое впечатление: он в том же допотопном длинном халате, она в пестрой желтой шали. Кланялись они низко, мотая головой, причем мадам усердствовала более супруга.

Но раздались крики:

– На сцену! На сцену!

И ошалелый Комиссаров вышел на сцену и встал рядом с «Сусаниным». Эффект оказался поразительный, и вновь невольно энтузиазм овладел публикой. Люстра закачалась от рукоплесканий. Комиссаров вдруг обхватил руками голову и убежал со сцены.

Занавес закрылся, объявили антракт. Публика потянулась к дверям, как вдруг на сцену вышел седобородый господин (по залу пронеслось: «Майков, поэт») и прочитал стихи:

Кто ж он, злодей? Откуда вышел он?
Из шайки ли злодейской,
что революцией зовется европейской?
Кто б ни был он, он нам чужой,
и нет ему корней ни в современной нам живой,
ни в исторической России!

В Москве господствовало такое же настроение. Новость сообщил церковный благовест. Народ побежал по церквам и узнал. 5 апреля в полдень состоялся всенародный молебен в Пудовом монастыре в Кремле. Затем молебен был повторен на площади, где в прошлом году молились за сохранение жизни цесаревича Николая. После народ хлынул на Красную площадь. К Иверской часовне не протолкаться. Жарким пламенем горели тысячи свечей.

Благодарственные молебны шли во всех церквах. Церковь Московского университета была переполнена студентами. В Большом театре дали «Жизнь за царя», причем когда во втором акте запел «поляк», из публики раздались крики: «Не надо! Не надо! Третий акт!» Артисты побросали на сцену конфедератки и под гром рукоплесканий два раза вместе с хором пропели «Боже, царя храни!»

И все же наибольшая волна ликования поднялась в невской столице (и больше такое уже никогда не повторялось). По воспоминаниям современников, на улицы высыпал весь Петербург, дело небывалое. Кто пел гимн во весь голос, оркестры играли, при крике «Комиссаров!» все сломя голову бросались смотреть на героя.

Недели две продолжались празднества, обеды и ужины с Комиссаровым. 9 апреля ему было официально пожаловано потомственное дворянство и наименование Комиссаров-Костромской. Санкт-Петербургское дворянство дало в его честь бал, на котором герой был в дворянском мундире со шпагой и треугольной шляпой в руках. При нем постоянно находился генерал-адъютант Тотлебен, подогревая и усиливая благодарственные чувства к герою.

Тотлебен обыкновенно говорил короткое слово и со скромной улыбкой отступал в сторону. Комиссаров бормотал: «Милость государя… Я значить, чувствую… потому как истинный сын отечества… и чувствительно вас благодарю!» Эдуард Иванович Тотлебен тихонько подсказывал.

На лице «спасителя» воцарилась самодовольная улыбка. Он уже не смущался золотыми эполетами вокруг, но супруга его восседала как приговоренная к смерти, глупо улыбаясь всему.

Вскоре у дома Комиссарова стали собираться толпы просителей. Сомневающиеся вопрошали:

– Да что он может?

– Помилуйте, да Осип Иваныч!.. Да ему стоит слово сказать царю, и все тотчас сделают!

Судя по всему, Александр Николаевич вскоре понял, что Тотлебен его надул со «спасителем», воспользовавшись доверчивостью государя, но не мог же он брать назад царское слово. О Комиссарове забыли на удивление быстро. Конец «героя» оказался обыкновенен и печален: он спился и сгинул.

А в Петербурге в то время сам собой завелся обычай при проезде мимо Летнего сада снимать шапку и креститься. Как-то один приезжий помедлил снять шляпу, и извозчик вызывающе хмыкнул. К воротам сада неизвестные принесли образа, на которые крестились прохожие.

Перекрестился и приезжий.