Александр II

– …Необходимо сделать решительный шаг, – говорил Александр. – Крестьянский вопрос меня постоянно занимает, и я твердо решил довести его до конца.

– Рад слышать это, ваше величество, – отвечал Киселев. – Время давно пришло.

– Я более чем когда-либо ранее решился, – доверительно продолжал император, – но вы не поверите, граф, никого не имею, кто помог бы мне в этом важном и неотложном, как вы справедливо заметили, деле.

Киселев молчал. Давно уж все переболело и перекипело, и обида на друга Алешку, и сожаление об ушедших возможностях влиять на решение крестьянского вопроса, но слова императора больно ковырнули старую рану. Меж тем Александр недоуменно смотрел на собеседника, не понимая причины затянувшейся паузы. Что тут поделаешь, частенько бывал Александр Николаевич толстокож.

– Ваше величество, сочту за честь высказать вам свои соображения общего плана по сему вопросу. Уверен, вас обременяют массой пустых бумаг и докучают пустейшими рассуждениями о сложности начинаемого вами великого дела. Слов нет, трудности велики, но, поверьте мне, государь, большая часть препятствий и опасений надумана и идет от косности, от лени, от нежелания изменить существующий порядок вещей, как бы он ни был порочен. Важен почин. Вы сказали о решительном шаге – так сделайте его! Заявите о своем твердом намерении приступить к решению вопроса о помещичьих крестьянах. Что до помощников, то осмелюсь рекомендовать вам своего племянника Николая Милютина. Вы знаете, вероятно, о проведенной ее высочеством великой княгиней Еленой Павловной при его участии эмансипации в Карловке.

– Отлично. Признаться, Павел Дмитриевич, меня вот что беспокоит: как и через кого двинуть вопрос в правительственных кругах. Я создал Негласный комитет по крестьянскому делу. Через месяц спрашиваю, как идут дела – а они всего-то два раза приезжали в заседание, да и то обсуждали вопрос о новом наименовании комитета. Поначалу я думал, что в шесть месяцев все будет кончено и пойдет прекрасно. Но там какое-то болото. И не сказать, что ничего не делается, но все так медленно и со все возрастающим усложнением… Вы понимаете?

– Да, ваше величество. Благодаря доверию покойного государя я имел возможность во всех подробностях узнать наш правительственный механизм. Смею вас уверить: через всякое болото можно найти верные тропинки…

Киселев не был на заседании комитета у государя 3 января 1857 года, но знал и причину заседания и его последствия. Причиной послужил распространившийся по городу в декабре прошлого года слух, будто в Сенатской книжной лавке продается указ о вольности (за указ было принято новое постановление о порядке совершения записей на увольнение крестьян, переходивших от помещиков в состояние государственных). Толпы народа осадили книжную лавку. Каждый хотел получить указ, и немалых трудов стоило убедить мужиков, что это еще не воля.

Волнение, возникшее в Зимнем дворце, усилили своими годовыми отчетами губернаторы, будто сговорившись, написавшие, что пора правительству объявить или о намерении освободить крестьян, или напрасности ожидания оного. Вот тогда-то в строжайшей тайне был создан под самоличным председательством государя Негласный комитет из тех, кто считался опорой прошедшего царствования. Киселев знал их всех, знал их убеждения.

Граф Орлов – тот был яро против, не желая никаких перемен. Граф Дмитрий Николаевич Блудов, добрый и пылкий идеалист, всей душой желал освобождения, но был крайне непрактичен в деловом отношении. Князя Василия Долгорукова Киселев не считал за государственного человека, равно как и графа Адлерберга-старшего, но что оба они будут против, не сомневался. Князь Павел Павлович Гагарин, в младые годы известный язвительными и резкими речами, сумел с годами обуздать свой нрав и ныне являл собой тип величавого вельможи, – что ему крестьянский вопрос. Пустейший Ланской. Барон Модест Корф, много потрудившийся на посту директора Публичной библиотеки, был известен своим угодничеством ради получения чинов и должностей. Муравьев, Чевкин, Брок, Бутков, Ростовцев – эти были помоложе, но все карты из старой колоды.

Мудрено ли, что на первом заседании Гагарин полагал полезным отложить освобождение крестьян на 25 лет, Корф предложил предоставить решение этого вопроса дворянству, а бравый Ростовцев счел, что достаточно указа 1803 года о свободных хлебопашцах.

Большая часть собравшихся у государя были люди умные и опытные. Вред крепостничества они вполне сознавали. Понимали и реальность крестьянских бунтов, но – не хотели трогать одну из опор всего строя общества. Как тонко объяснил барон Корф, «в том-то и беда наша: коснуться одной части считают невозможным, не потрясая целого, а коснуться целого отказываются потому, что, дескать, опасно тронуть 25 миллионов народу. Как же из этого выйти? Очень просто – не трогать ни части, ни целого; так мы, может быть, дольше проживем!»

В этом деле был еще один, крайне щекотливый для государя момент – судьба дворянства.