Александр II

«Милая Мама.

У нас теперь делается холодно так что мы совсем перестали купаться. Мы вчера ходили на охоту. Никса убил утку. Папа хочет скоро ехать в Царское Село. Вчера к нам приехал фелтиегерь и сказал, что Алексей жаловался что мы ему мало пишем писем. Никса начал рисовать масленными красками и нарисовал одну картинку. Папа нам сказал, что ты не прямо к нам приедешь, а через Киев.

Прощай милая, кланейся Алексею и Мари.

Твой Владимир.

14 августа. Петергоф».

Она улыбалась, но и огорчалась ошибкам в письме сына. Никса писал о том, как дядя Костя и тетя Сани катали их на гичках по заливу, и это много интереснее, чем на шлюпках.

Старший сын был способный, но с ленцой, Саша был ровен и тих, Володя – очень нежен, но и себялюбив чрезвычайно. Она старалась так влиять на сыновей, чтобы поощрять их успехи, усиливать их сильные стороны и отвратить от слабостей. Какими-то они вырастут?…

Новым и сильным увлечением Александра Николаевича стала княжна Александра Долгорукая. Она была взята во фрейлины, еще когда Мария Александровна была цесаревной. Прослышав о тяжелой обстановке в семье Александры, которую мать так била и подвергала таким лишениям, что развила в ней болезнь, похожую на падучую (девушка впадала в состояние столбняка, продолжавшееся иногда часами), ее пригласили во дворец. Семнадцатилетняя Александра в полную силу проявила ум и ловкость и очаровала цесаревну, став ее первой фрейлиной.

Позднее товарка Долгорукой Анна Тютчева ревнивым и проницательным взором такой увидела ее: «На первый взгляд эта девушка высокого роста, худая, развинченная, несколько сутуловатая, с свинцово-бледным лицом, бесцветными и стеклянными глазами, смотревшими из-под тяжелых век, производила впечатление отталкивающего безобразия. Но как только она оживлялась, под влиянием разговора, танцев или игры, во всем ее существе происходило полнейшее превращение. Гибкий стан выпрямлялся, движения округлялись и приобретали великолепную, чисто кошачью грацию молодого тигра, лицо вспыхивало нежным румянцем, взгляд и улыбка приобретали тысячу нежных чар, лукавых и вкрадчивых. Все ее существо проникалось неуловимым и поистине таинственным обаянием, которое подчиняло себе не только мужчин, но и женщин…»

В те годы Александр обращал немного внимания на бледную фрейлину, отдавая ей лишь дань необходимой вежливости. Его манили очаровательные прелестницы. Но неожиданно для себя он все чаще и чаще стал посматривать в сторону Александры Долгорукой. Очаровательные приелись настолько, что он с трудом мог вспомнить их лица, сходные как лица кукол, сваленных в кучу в комнате его дочери. А в этом чертенке что-то было такое…

Легкость побед над женщинами выработала у него победительную самоуверенность, за которой редкая могла угадать мягкость и простодушную доверчивость. Он воображал, что сам обратил внимание на Долгорукую, на самом же деле она решилась и заставила его посмотреть на себя новым взглядом. Конечно же, она обожала императрицу, свою спасительницу и благодетельницу. Это выражалось в каждодневном неусыпном внимании, искреннем служении, стремлении быть первой и единственной наперсницей Марии Александровны.

Но ой как верно Анна Тютчева сравнила Долгорукую одновременно и с кошкой и с тигром. Кошачье лукавство и тигриная решительность тщательно скрывались юной фрейлиной, но не могла же она таить их бесконечно. Из озорства и желания поддразнить двор она стала слегка кокетничать с Александром Николаевичем, тогда еще великим князем, и он с готовностью пошел ей навстречу. Двор был скандализирован, но все оставалось в рамках благопристойности. Когда они вышли за эти рамки и вышли ли? При всей своей кошачьей грации Александра Долгорукая была холодна к мужским ласкам. Большее удовольствие доставляла ей игра умов, борьба за покорение заинтересовавшей ее особы или просто разговор с интересным собеседником, в котором она, не таясь, высказывала высокомерную язвительность ко всем и вся, с легкостью жонглировала своими и чужими мыслями, а знала она много, читала свободно на шести языках. Государь то улыбался, то открыто смеялся ее метким остротам и неожиданным парадоксам, удивлялся коварным сарказмам, высказываемым в лицо придворным, которые не решались защититься из страха попасть в смешное положение. Куда было Александре Смирновой-Россет до своей молодой тезки!

Александр Николаевич привык к Долгорукой.