Александр I и Наполеон

Не вся «Записка» Карамзина понравилась Александру I, но в главном она льстила самодержавному инстинкту неограниченной власти. Когда Сперанский докладывал царю (еще в 1808 г.) перечень задуманных преобразований, он приписал к докладу: «Если Бог благословит все сии начинания, то в 1811 г., к концу десятилетия настоящего царствования Россия воспримет новое бытие и совершенно во всех частях преобразится». Бог не благословил, а «помазанник Божий» вновь, как и в 1804 г., своевременно почувствовал, что можно обойтись без «нового бытия». Поскольку Александр ценил либеральные идеи чисто эстетически, Сперанский испугал царя, «показав ему в конкретном воплощении его смутную и бесформенную мечту», как «предъявленный к уплате счет». Так объяснил одну из причин внезапной немилости Александра к Сперанскому А.А. Кизеветтер. Сказалось здесь и задетое самолюбие царя — ему доносили, что Сперанский отзывается о нем уничижительно. Сам Александр в марте 1812 г. перед ссылкой Сперанского жаловался Я.И. де Санглену: «Он имел дерзость, описав мне все воинские таланты Наполеона, советовать, чтобы я, сложив все с себя, собрал Боярскую думу и предоставил ей вести отечественную войну. Но что ж я такое? Разве нуль?» Ненависть дворян к Сперанскому тоже оказалась для царя кстати. Она давала престолу возможность пожертвовать Сперанским и таким образом вернуть себе расположение дворянства, утраченное после Тильзита.

В такой обстановке Александр I прислушался к обвинениям Сперанского в измене, которые вел. кн. Николай Михайлович оценил так: «Все чего-то добивались, чего-то искали и ничего не нашли, но придумали самые фантастические предположения». В воскресенье 17 марта 1812 г. к 8 часам вечера царь вызвал Сперанского к себе во дворец. Аудиенция продолжалась два часа. Из царского кабинета Сперанский вышел бледный, в слезах (сам он потом рассказывал: «На моих щеках были его слезы»). Разговор был тяжелым, но, как вспоминал Сперанский, «про измену не было сказано ни слова». Царь обвинял его по трем пунктам: расстроил финансы, возбудил россиян налогами против властей, «худо отзывался» о правительстве. Конечно же, царь не верил в измену Сперанского. Если Наполеон из одного разговора со Сперанским понял и потом, уже на острове Святой Елены, вспоминал, что «это была самая разумная и самая честная личность при русском дворе», то Александр тем более мог убедиться в этом за три года почти ежедневного общения со своим ближайшим помощником. Трудно было Александру терять «гениального советника»[81], который один стоил целого кабинета министров. Об этом говорят и его слезы на щеках Сперанского, и признание, которое он сделал на следующий же день кн. А.Н. Голицыну: «Если бы у тебя отсекли руку, ты, верно, кричал бы и жаловался, что тебе больно. У меня в прошлую ночь отняли Сперанского, а он был моей правой рукой!» Но перед лицом угрозы ширящейся дворянской оппозиции царь счел необходимым принести Сперанского ей в жертву.

Когда Сперанский вернулся от царя домой, его там уже поджидал министр полиции А.Д. Балашов с почтовой кибиткой, в которой он немедля, едва позволив опальному фавориту проститься с семьей, отправил его с фельдъегерем в Нижний Новгород, а затем еще далее — в Пермь, под строгий надзор полиции…

Из крупных проектов Сперанского осуществился только один: 1 января 1810 г. вместо аморфного Непременного совета из 12 представителей высшей титулованной знати был учрежден Государственный совет со строго очерченными законосовещательными функциями, в который входили 35 самых влиятельных чиновников, включая министров империи. Как своеобразный памятник Сперанскому Государственный совет просуществовал вплоть до падения царизма. Еще дольше, до 1918 г., напоминало о Сперанском другое его детище — Царскосельский лицей. Именно Сперанский подал идею и написал устав лицея, единственного тогда в России учебного заведения, где не допускались телесные наказания. Лицей был торжественно открыт 19 октября 1811 г. в присутствии Александра I, которому, были представлены лицеисты первого набора: А.С. Пушкин, А.М. Горчаков, И.И. Пущин, В.К. Кюхельбекер, А.А. Дельвиг, М.А. Корф и др.

Сам Сперанский через девять лет будет возвращен из ссылки и вновь займет видное положение, но труды его, как выразился А.И. Герцен, «остались сосланными в архиве». Дворянство, напуганное его проектами и обеспокоенное угрозой нашествия Наполеона, тесно сплотилось с престолом, а другим слоям общества удалось за трехлетие реформ Сперанского напустить пыль в глаза. В результате Александр I увидел, что позиции самодержавия упрочились, и после падения Сперанского уже не имел больше нужды заниматься реформами. Говоря словами В.О. Ключевского, «стыдливую, совестливую сперанщину» сменила «нахальная аракчеевщина», и Россия вновь приняла обычный для нее вид, который подвигнет несколько позднее А. де Кюстина на такое сравнение: «Сколь ни необъятна эта империя, она не что иное, как тюрьма, ключ от которой хранится у императора».

Наполеон и его империя