Альбом идиота

Игнациусу было все равно. Экогаль потащил его прочь из сквера. Набережная была завалена перелопаченными сугробами, а канал — до парапета — глыбами жуткого льда. Не попадалось ни одного встречного. Дома, уходящие за поворот, выглядели нежилыми. Крылатые грифоны стискивали в зубах цепи, на которых висел ажурный мост.

— У меня к вам записка, я рассчитываю на ваше благородство, сударь, — сказал Экогаль. — Не оглядывайтесь, пустяки, их всего-навсего человека четыре. Кстати, я слышал, что вы хорошо владеете шпагой?

— Давайте записку, — сказал Игнациус.

— Но не здесь же.

— Давайте!

Он вдруг остановился.

На спуске с моста, за опасными мелкими ступеньками у шершавого парапета, как ночные ханыги, сгрудились еще четверо: нахохлившиеся, руки в карманах. И один из них — Градусник. Игнациус сразу узнал его. А второй — это, по-видимому, Стас, в растрепанном лисьем малахае.

И Экогаль остановился тоже.

— Все. Живыми они нас не отпустят, — хладнокровно сказал он.

6

Снег перестал. Очистилось небо в крупных звездах. Умытая яркая луна тихо выплыла над стрелой подъемного крана и через разваленную крышу заглянула внутрь — остовы стен, как челюсти, смыкались вокруг нее. Проступили бритвенные лохмотья труб, концы балок, висящих в воздухе, двери, обои, раковины и ощеренные доски в скелетах бывших квартир. Света было много, даже слишком много. Перчатка, в которую уткнулся Игнациус, казалась серебряной.

— Стоит? — шепотом спросил Экогаль сзади.

Ему было не видно.

— Стоит, — так же шепотом ответил Игнациус, осторожно вытягивая шею.

На заснеженном светлом прямоугольнике парадной отпечаталась растопыренная тень.

Человек ждал и не собирался уходить.

Путь был закрыт.

— Знать бы, где остальные, — сказал Экогаль. — Мы тут, пожалуй, замерзнем.

— А сколько их?

— Десятка полтора.

— Всего?

— Не так-то просто выйти из Ойкумены. — Экогаль вдруг стремительно зажал нос рукой и чихнул — внутрь себя. — Фу-у-у… Некстати. С этим мы, конечно, справимся, если он один…

— Зашумит, — сказал Игнациус, противно сглатывая.

— Не зашумит.

Тонкий и длинный стилет высунул жало из рукава.

— Не надо…

— А говорят, сударь, что вы закололи троих из дворцовой охраны? — недоверчиво хмыкнул Экогаль.

— Там были жуки.

— А здесь кто?

— Все равно нам не спуститься, лестница разбита, — сказал Игнациус.

Они лежали на площадке третьего этажа. Пахло горелым, старым и нежилым. Сквозь пальто уже чувствовался проникающий каменный холод. Свешивались известковые жилы кабеля. Внутренняя часть дома была сломана для ремонта, и лестница, ненадежно прилепившаяся к стене, пролетом ниже обрывалась в колодезную пустоту — на груды битого кирпича и перекореженную арматуру. Сумрачно сияли осколки стекла в рыхловатом грязном снегу. Я не хочу здесь лежать, подумал Игнациус. Я ужасно боюсь. Я весь пропитался страхом. Ойкумена понемногу обгладывает меня, оставляя незащищенное живое сердце. Я боюсь этих таинственных чудес и превращений. Я боюсь неповоротливых и беспощадных жуков. Я боюсь сладко-вкрадчивых людей-гусениц. Я боюсь подземного мрака, который медленно разъедает мою жизнь. Я боюсь даже Ани. Даже ее я боюсь. Мы с ней виделись всего четыре раза: понедельник — голый сквозняк ветвей, утро пятницы — последние скрученные листья, воскресенье — на площади, Исаакий в сугробах, и опять воскресенье — черное шуршание на Неве. Она не хотела говорить, где живет. Я поцеловал ее в Барочном переулке. Вот, чем это кончилось — замызганная чужая лестница, развалины, чадящие дымом и смертью, смятый окурок перед глазами и банда оборотней, рыщущая по стройплощадке в поисках крови.

— Значит, каждый раз, когда я попадаю в Ойкумену, я что-то теряю в своем мире? — спросил он. — Значит, с каждым шагом моим обрывается какая-то ниточка?

Экогаль дернул плечом.

— Нашли время!

И в разгромленном кирпичном колодце, прямо над их головами, отчетливо раздалось:

— Эй!.. Вроде никого…

— А ты посвети, посвети, — гулко посоветовали из парадной.

Кто-то зажег газету и бросил ее. Пламя, разворачиваясь на лету, пачкая воздух клочьями огня, вспыхнуло и озарило угрюмые покинутые пещеры, беззубые зевы которых подавились морозом. Тени на гигантских ходулях шарахнулись до самого неба.

— Ни души, — сказали в колодце.

— Все обыскать, поджечь подвалы!..

Розово-темные неверные блики освещали Стаса в проломе четвертого этажа. Он свешивал малахай — разглядывая хаос внизу.

А из-за спины его высовывалась охрана.

— Сейчас бы арбалет, — простонал Экогаль. — Я снял бы его первой же стрелой.

Газета вспыхнула и догорела. Он потянул Игнациуса за рукав. Игнациус понял и пополз обратно. Ползти было крайне неудобно. Задирающееся пальто сбивалось в комок. Он уперся ногами во что-то мягкое.

— Осторожно, вы расплющите мне нос!