Альбом идиота

Из крысятника тихонечко спустились трое и, взяв Бубаева за ноги, потащили его наверх. Очумевший истерзанный Хипетин собрал ботинки. И еще двое, теперь уже из гадючника, понесли обезглавленного Рогощука, который провисал между ними, будто гибкий резиновый шланг.

А внутри у него что-то булькало.

— Ну, это уж слишком, теперь моя очередь, — побурев до ногтей, стервенея, сказал Анпилогов. Громко скрипя суставами, сильно кренясь вперед, прошагал на кафедру, отодвинул вновь задремавшего Мамакана. Игнациус с испугом увидел, что он весь — деревянный, занозистый, с кольцевыми разводами сучков на щеках. А вместо волос — темная картофельная ботва.

— Общая проблема, рассматриваемая здесь, — ощутимо злясь и оттого отчеканивая каждую букву, произнес Анпилогов, — сводится к ряду экстремальных задач на условный минимакс. Согласно Позднышеву и Браве, наилучшей конформной проекцией сознания для данной области знания является та, крайняя изокола которой совпадает с контуром очерченного сознания. — Помолчал и строго посмотрел в аудиторию. Там ошарашенно притихли. — Верно? — спросил он. — Верно, — вразнобой ответили из рядов. — Но тогда, как следствие, сознание наименее отклоняется от нуля при максимальной кривизне воображения, — сухо заключил Анпилогов. Опять помолчал и отрывисто, резко кивнул. — Благодарю за внимание.

После чего возвратился на место и нервно сказал Игнациусу:

— Извини, Александр, я обязан был выступить. Я даже не тебя защищаю. Просто некоторые вещи нужно говорить прямо и грубо — как они есть — иначе о них будут забывать.

— Я понимаю, — с тоской ответил Игнациус, глядя в деревянные потрескавшиеся глаза.

Жека с другой стороны, обнимая его, как в пивной, не смущаясь, заталкивал в ухо пузырящийся дружеский шепот:

— Эмма мне все рассказала, ты — просто чокнутый, я не знаю сейчас, кто из вас прав, Валентина, конечно, тоже не подарок, но ведь глупо бросать налаженную семью, потому что потом придется буравить все сначала: квартира, дети, — если возникает что-то на стороне, то совсем необязательно информировать об этом жену, наоборот, — жизнь становится гораздо приятнее, Эмма не спрашивает меня, куда я иду, а я не спрашиваю ее, мой тебе совет: наплюй, Валентина — хорошая баба, осточертело в КБ, бегает по выставкам, свихнулась на испанцах — ладно, пусть водит группы, бывают сдвиги похуже, конечно — дура, но зачем ломать навсегда? — немного внимания, подарок к празднику, и она тебя обожает, главное — никаких забот, ты улавливаешь мою мысль, Александр?

Игнациус улавливал. Советы хороши для того, кто их дает. Ошарашенный внезапной паузой, он выпрямился. Почему-то все смотрели на него. Тишина в аудитории стояла жуткая, как в подземелье.

— Прошу вас, Александр Иванович, — нетерпеливо повторил Созоев.

Видимо, уже не в первый раз.

В полном одиночестве, протыкая молчание шагами, Игнациус поднялся по трем ступенькам. Намокающий воздух загустел от злобы и неприязни. Тем не менее, он почти не волновался. Волноваться ему было незачем.

Все это не имело никакого значения.

— Мой доклад посвящен некоторым вопросам прямого взаимодействия гарбонов с точечными марками при делении цикариоля, — сказал он.

— Ого! — выдохнули под потолком.

Аудитория остолбенела.