Акт бунта

— Черт возьми, да, она меня разозлила.

— Полагаю, планируешь нападать на нее до конца года? — говорит он как ни в чем не бывало.

— Еще не решил.

Дэш кивает.

В этом кивке есть что-то осуждающее, отчего мне хочется хорошенько его встряхнуть.

— Дай угадаю. Думаешь, я должен изменить свои привычки и вместо этого быть милым с ней? Пригласить ее потусоваться во дворе и вместе сделать гребаные венки из ромашек?

Он расплывается в улыбке.

— Я умнее этого, чувак.

— Но ты действительно думаешь, что я не должен с ней связываться.

Парень пожимает плечами. Пересекая кухню, достает из шкафа несколько тарелок, ставит их и начинает накладывать приготовленную еду.

— Я думаю, ты будешь делать то, что захочешь, и мое мнение об этом ничего не изменит. Так что… — Когда он поворачивается, то ставит передо мной на мраморный кухонный островок одну из тарелок: яичница-болтунья; толстый блинчик; поджаренный бекон; тосты с маслом; авокадо. Гораздо лучшая еда, чем то, что мы обычно покупаем в «Вопящем Бине».

— Хочешь сказать, — говорю я, уставившись на еду, — что ты умеешь готовить, а мы все это время питались лапшой быстрого приготовления?

Дэш хлопает меня по плечу.

— Как я и сказал. Не глупый. Быть вашим постоянным шеф-поваром не очень-то весело. Наслаждайся.

Он уносит две другие тарелки — предположительно, одну для себя и одну для Рэна — направляясь к лестнице.

— Эй, чувак, — кричу ему вслед.

Он поворачивается.

— Да?

— Спасибо.

Ублюдок пошатывается, ударяясь спиной о стену позади себя.

— Срань господня. Пакс Дэвис только что поблагодарил меня?

— Искушаешь удачу, мудак, — рычу я.

Он смеется всю дорогу вверх по лестнице.

***

Съемка с помощью зеркальной камеры — сложный процесс, но съемка на пленку — это совершенно другое дело. Там нет дисплея, чтобы проверить работу. Вы не можете просто сделать дюжину снимков и внести ряд корректировок, пока не получите правильное освещение и настроение. Метод проб и ошибок при работе с пленкой — это горько-сладкий процесс. Вы должны оценивать свет на глаз. Должны знать свою камеру изнутри и снаружи и действительно использовать свой мысленный взор, чтобы изначально создать нужный кадр. Только после этого вы можете посмотреть в видоискатель, сделать ровный, медленный вдох и нажать на спусковой крючок.

После того как сделали снимок, вам нужно подождать, пока не закончите рулон пленки, прежде чем сможете ее проявить. И процесс проявления пленки — это тоже целый отдельный вид искусства. Есть так много шагов. Так много моментов во время процесса, когда что-то может пойти не так.

Однако ритуал съемки и проявления пленки очень успокаивает. Когда снимаю, мне кажется, что я впервые правильно вижу свое окружение. По-настоящему вникая в линии и структуру вещей. Красота. Архитектура руки, или лица, или птицы, или неба. Объект или человек становятся новыми, обнаруженными в самый первый раз, когда я смотрю на них через видоискатель. Наблюдение за проявлением изображения на листе фотобумаги очень похоже на окно в другую реальность, возникающее прямо у меня на глазах. Своего рода магия.

Я сижу на табурете на колесиках в гардеробной своей спальни, как всегда затаив дыхание, наблюдая за проявлением фотографий, которые сделал в первой химической ванне. Сначала появляется кладбище у озера — ряд кривых надгробий, пьяно покачивающихся, прислоненных друг к другу. Маленькая птичка, сидящая на самой старой, самой изношенной каменной плите. Туман вьется над верхушками деревьев на заднем плане — дразнящие струйки дыма, дыхание богов.

Следующее изображение, которое появится на поверхности — это Рэн. Как правило, мне не нравится снимать людей, которых я знаю. Между вами и кем-то, кого вы знаете, существует контракт. Здесь замешаны определенные ожидания. Он ожидает, что я буду вести себя определенным образом, и я ожидаю того же от него. Если бы Рэн посмотрел в объектив моей камеры, он бы кое-что подумал обо мне. Вспомнил разные вещи. Проигрывал сценарии, в которых мы взаимодействовали, или прокручивал в голове то, что он знает обо мне.

Я бы делал то же самое с другой стороны камеры, думал о чем-то, узнавал о нем кое-что. Мне нужно, чтобы между мной и объектом фотографии был разрыв. Моя роль — свидетельствовать, а не думать, а их работа — просто быть.

Я — наблюдатель. Ничего так не хочу, как просто видеть. Связи все усложняют. Мутят воду. Искажают изображение. Этот конкретный снимок я сделал… Черт, ведь, должно быть, прошло уже больше года. Он, как обычно, развалился на заднем сиденье «Чарджера», запрокинув голову и закрыв глаза. Одна рука покоится на спинке сиденья, кисть свободно свисает, пальцы сжимают воображаемую кисть. Я прекрасно помню этот момент.