Акт бунта

— Где моя сумка? Моя одежда? Мои туфли?

Он не отрывает взгляда от блокнота.

— Заперты в шкафу в раздевалке для персонала, — говорит он. — Ты получишь их обратно через пару дней, как только доктор Лондон скажет, что ты достаточно здоров, чтобы уехать отсюда.

— Ух. Я так не думаю. Я иду домой.

Реми вздыхает, опуская планшет.

— Откуда я знал, что ты доставишь неприятности, а? Я, должно быть, чертов экстрасенс.

— Верни мне мое барахло, Реми.

— Нет.

— Клянусь гребаным Богом…

— Клянись, чем хочешь. Это ничего не изменит. Твое тело только что пережило травму. Ты слаб и уязвим для инфекций. Тебе нужно отдохнуть и подлечиться.

— Значит, ты держишь меня в плену?

Реми фыркает, используя тон, который предполагает, что я, возможно, слабоумный.

— Я делаю свою работу и забочусь о своем пациенте. Поверь мне, я наслаждаюсь твоим обществом гораздо меньше, чем ты моим. Если бы это зависело от меня, я бы позволил тебе ковылять отсюда сию же секунду.

ГЛАВА 15

ПАКС

Они хотят оставить меня в больнице на три дня. Три. Чертовых. Дня. Ни за что, черт возьми. Я жду, пока они удалят катетер — Реми получает огромное удовольствие, заставляя меня ждать до полудня следующего дня, — а потом сваливаю оттуда к чертовой матери. Не требуется много времени, чтобы очаровать одну из медсестер и заставить ее принести мое барахло. Я немного пофлиртовал с ней, и следующее, что помню — мне вернули мой телефон, ключи и одежду.

Я ухожу, ничего не подписывая и никому не говоря, и мне, блядь, все равно. У меня болит горло, и это очень странно. И, конечно, болят бедро и спина. Типа, действительно чертовски больно. Мой болевой порог высок, но острая, пронзающая боль, которая окатывает меня с каждым ударом сердца, заставляет дыхание перехватывать в горле.

Я запрыгиваю в «Чарджер» и уезжаю. Десять коротких минут спустя подъезжаю к Бунт-Хаусу, и вся моя спина и левый бок горят, а в голове стучит. Хватаю свой телефон и ключи, оставляя все остальное барахло в машине, затем, пошатываясь, поднимаюсь по ступенькам к входной двери. Она заперта — парни где-то гуляют.

Прохожу через фойе и поднимаюсь по лестнице, не потрудившись осмотреть первый этаж. Мне нужно добраться до комнаты. Это все, о чем я могу думать. Мои синапсы пульсируют. Лестничный пролет стоит между мной и моей кроватью, но я справлюсь с этим. Что такое один лестничный пролет?

Шаг.

Шаг.

Шаг.

Одна нога перед другой.

Держусь за бок, впиваясь пальцами в пах всю дорогу вверх, немного беспокоясь, что мои внутренности могут вывалиться. Поднимаюсь в свою комнату. С грехом пополам. Слишком уставший, чтобы снять с себя одежду, я падаю на матрас королевских размеров, шипя, когда от удара боль отдается до самых корней зубов.

Усталость овладевает мной. Когда просыпаюсь позже, Рэн стоит в изножье моей кровати с моим мобильным телефоном у уха. Он хмуро смотрит на меня, когда говорит в него.

— Да. Спасибо. Я прослежу, чтобы он их забрал. Да. И прослежу, чтобы он приехал. Спасибо. — Его ярко-зеленые глаза метают в меня кинжалы, когда он вешает трубку. Кажется, будто Рэн собирается броситься на кровать и обхватить руками мое горло. — Я думал, ты на съемках, — рычит он. — Представь мое удивление, когда я услышал, как твой чертов мобильный телефон разрывается здесь.

Ууухххх, черт. Я действительно сказал ему, что у меня была съемка в городе. Закрываю лицо подушкой, отгораживаясь от него. По крайней мере, если он меня задушит, мне не придется видеть, насколько тот зол.

— Значит, никаких объяснений? Ничего? — Мне не нужно видеть его лицо, чтобы почувствовать его ярость. — Никаких «извините, что я солгал вам, ребята»? Никаких «извини, я ничего не сказал о том, чтобы лечь в чертову дерьмовую больницу дальше по дороге, на серьезную гребаную операцию»?

Я отрываю подушку, сердито глядя на него.

— Это была несерьезная операция. И ты сделал бы это странным.

— Я бы не стал.

— Как думаешь, что ты сейчас делаешь?

— Ты же знаешь, что я надеру тебе задницу, верно? А когда закончу, Дэш прикончит тебя.

— Попробуй, чувак. — Я стону. — Но можешь подождать пару недель? Я уже чувствую себя как отбитое дерьмо.

Оценивая мою жалкую, скрюченную позу на кровати, Рэн выгибает бровь. Даже не пытается скрыть ошеломленное выражение лица.

— Не хочешь рассказать мне, что все это значит? — Он кивает туда, где задралась моя рубашка, обнажая марлевую повязку на моем боку — свидетельство дерьмового, нехарактерного для меня акта доброжелательности. — И почему я только что провел десять минут на телефоне, уверяя кого-то по имени Реми, что ты поедешь в больницу на обследование через неделю? Он что-то бормотал о всевозможных лекарствах, перевязках и прочем дерьме. Что ты с собой сделал? Ты, блядь, умираешь?

Я потираю рукой макушку, сдерживая еще одну ухмылку.

— Тебе было бы грустно, если бы я умер?

Рэн бросает мой телефон так, что тот падает рядом со мной на кровать.

— По крайней мере, на день.

— Ну и дела. Спасибо.

— Ничего личного. Похороны вызывают у меня крапивницу. И школа достаточно раздражает и без того, чтобы все девочки ходили в гребаном трауре.