АКОНИТ 2019. Цикл 2, Оборот 1

Ночь приносит звёзды, дождь и раздумья. Идти никуда не хочется, и я купаюсь в воспоминаниях о миндале. Какой он на вкус? Не помню Но точно — лучший.

Трава и ветки хрустят под жёсткими подошвами. Призраки шепчут: кто-то идёт. Плевать. За годы забвения я повидал толпы безумцев, психов и романтиков.

Незнакомец замирает метрах в десяти от кургана. Он стар — но не так, как одноглазый дед. Моложе и выше. Седые волосы аккуратно расчёсаны, усы подстрижены. Фалды пальто треплет ветер. Кожаные ботинки похожи на два грязных кома. Иссохшая травинка оплела штанину.

— Где ты? — спрашивает он.

— Ты, ты, ты, — шумят призраки. Закатываю глаза: никак не наиграются. Худые сосенки баюкает ветер. Человек вертится, как загнанный в угол зверь. Спина пальто изодрана, будто он сражался с тигром.

— Пожалуйста, ответь.

— Веть, веть, веть…

— ЗАМОЛЧИТЕ! — кричу я. По речке у кладбища проходит волна, деревья с треском падают друг на друга, хруст заполняет мир, а в сны жителей деревни врываются кошмары. Град приходит из ниоткуда: ледяные гранаты взрывают стёкла домов и машин. Один мародёр вспоминает мечту стать ветеринаром и плачет жгучими похмельными слезами.

Становится стыдно. Призракам больно — даже Учителю. Прости, старый друг. Всё просто: я — Князь. Взрослым не понять логику смерти, детям — запросто. Чем позже умер человек, тем слабее призрак. Много растраченных сил, мыслей, талантов. Чем моложе призрак — тем крепче. Иначе как Семнадцать явилась во сне? А Певичка заставила мать пить снотворное? А она заставила, не сомневайтесь.

II главное: чем мучительнее смерть, тем мы сильнее. Но об этом я не думаю. Никогда не использовал силу и Семнадцать не наказывал. Призраки, как и люди, сами делают из жизни ад.

Те, которых гнев ранил меньше всего, шепчутся:

— Князь! Лебетун — Князь!

Остальные молчат. До них не доходит, почему Князь не царил, не истязал, не владел мёртвой землёй. Взрослые никогда не поймут то, что ясно детям. Сила Князя мне незачем, ну разве что….

Щелчок пальцами — тишина накрывает кладбище невидимым куполом.

Голос мальчика из прошлого, моего единственного друга, изменился. Теперь он грубый, хриплый. Лишь уголки глаз хранят детские искорки.

— Он приходил сегодня, да? — шепчет мальчик, ставший стариком.

Киваю, пусть он и не видит.

— Хотел убить?

Наверно.

— Или убедиться, что ты ещё там?

Скорее всего.

— Ты помнишь, как тебя зовут?

Нет. Да. Лебетун.

— Твоё имя….

Не надо. Пожалуйста, не говори. Я — Лебетун, и всегда им буду.

Мой теперь уже старый друг с трудом идёт среди могил. Мне больно. С чем сравнить? С рассветом. Каждый шаг жжёт, но я направляю его как куклу под властью слепого кукловода. Он думает про интуицию: мол, нога несут сами.

Нет, Всего лишь Лебетун. И ты, тог самый мальчишка. Я задаю главный вопрос.

— Да, миндаль. Орех с мягким знаком, — отвечает мой друг.

Человек подходит к разрытому кургану. За ним тянется кровавый след: алые капли текут из живота, но мой друг улыбается. Или это не он? Ищу заячью губу, но лунный свет озаряет лишь белый шов шрама.

— Операция. — Глаза друга смеются. — Теперь всё по иначе. И дети другие — а может, я слишком изменился.

Он падает на колени как тогда, когда я лепил снеговика, а измотанный мальчишка грохнулся рядом. Только руки, которые так бережно несли миндаль, покрыты узлами старых, вздутых вен. Кожа висит, будто отслаиваясь от костей, а лицом владеет боль.

— Нога, — отвечает он на незаданный вопрос. — Кости так и не срослись.

Я чувствую Зов. Учитель сворачивается калачиком в гробу. Другие тоже. Я — Князь и легенда о мальчике, который не уходит, пока помнят, Я должен уйти? Что потеряю, если вложу все силы?

Открываю и закрываю глаза, пока немой крик раздирает несуществующие лёгкие. Ткань — то, из чего состоит мир призраков, трещит по швам. Перед глазами — чёрные круга. Я вижу друга насквозь: скелет, сердце, обросшие жирком органы.

Я умоляю.

И он слышит.

— Прости, прости, прости, — твердит он. Я протягиваю руку. Среди кладбища из ниоткуда появляется снеговик с погрызенной морковкой вместо носа.

— Он угостил миндалём, когда я шлялся по деревне, — говорит мой друг, а пальцы гладят макушку снеговика. — Спросил имя, а я всё разболтал: лишь бы поесть. Он обещал показать избушку с орехами, и еле дующим утром мы сбежали из детдома. В одном он не соврал: избушка была.

Мой друг кашляет, кровь изо рта пачкает снеговика. С детским удивлением, мой друг касается губ. Я вижу, что он боится смерти. Но справившись с приступом кашля, он продолжает:

— Ты не помнишь, что он делал? Ну и хорошо. Я побежал — он сломал мне ногу. Ты плакал, а я клялся, что мы спасёмся. Нет, мы не братья, и я не помню, как подружились. Думаю, как все дети. Будешь дружить? Да. Мы лучшие друзья? Да.