Аккорд

"Никогда не забуду мой первый оргазм! К тому времени я про него хоть и слышала, но что к чему – без понятия. Откуда мне было знать? Мать – сплошной домострой, приличные подруги краснели, неприличные говорили, что да, есть такой женский кайф. Мне, конечно, страшно любопытно было, но когда ты начал меня потрошить… Да, да, потрошить! И нечего мне тут руки целовать – никогда не прощу! Варвар… Ну вот… И я подумала – неужели это кровожадное членовредительство и есть то самое удовольствие?! Неужели так будет всегда? И утром хотела отказаться, но любопытство пересилило. Решила: если опять ужас – больше не дамся. В общем, сначала было больно, и я думала только о том, чтобы перетерпеть. И вдруг чувствую, что лежу, как завороженная, а у меня внутри все теплее и теплее! И тут этот самый оргазм. Такой внезапный, такой яркий и быстрый – как молния! А потом раскаты грома и полное ощущение, что сейчас опсаюсь! Я даже испугалась! А потом отлегло, и я прислушалась, а от него только эхо осталось. Вот тут-то я и поняла, в чем наше женское счастье…"

Вернувшись из ванной, она попросила принести телефон, села на диван и приготовилась звонить. Я деликатно направился к выходу.

"Нет, останься… – велела она, набирая номер. Ей ответили, и она сказала: – Это я…"

В ответ трубка разразилась металлическим клекотом. Лина отставила трубку, поморщилась и, дождавшись паузы, сказала:

"Послушай…"

Абонент, однако, не унимался, и Лина, закатив глаза, раздраженно вдохнула и шумно выдохнула.

"Послушай меня! – наконец энергично прервала она собеседницу. – Слушаешь? Так вот: я вышла замуж, и теперь буду жить у мужа…"

Отставленная трубка громко ахнула и что-то спросила.

"Вчера" – ответила Лина.

Трубка проглотила паузу и дальше повела себя так. Представьте, что нашелся некий авангардист, который впихнул пятнадцатиминутный равелевый "Болеро" в одну минуту. Представили? Ну, и как вам этот немузыкальный опус? Как вам это сгущенное крещендо от еле слышного растерянного недоумения до яростного финального вопля?

Лина терпеливо слушала, а потом прервала:

"А я ведь тебя предупреждала!"

Трубка взяла высокую визгливую ноту и больше с нее не спускалась. Лицо Лины мрачнело все больше и больше. Вдруг она с размаху кинула трубку на аппарат и отпихнула от себя. Лицо ее окаменело, глаза ослепли.

"Что?" – осторожно спросил я.

"У нее, видите ли, больше нет дочери! Да плевать я хотела!" – со злостью выкрикнула она.

Я сел рядом и сказал:

"Но ведь у тебя теперь есть я!"

Лина повернула ко мне лицо, и в глазах ее вскипели горькие слезы. Она уткнулась лбом в мое плечо, всхлипнула, но тут же отшатнулась, словно сторонясь моего сочувствия. Вытерла слезы и спросила, куда я дел вчерашнее полотенце.

"Под кроватью" – ответил я.

"Не надо, чтобы твоя мама это видела, я сама его застираю…"

"Кровь не отстирывается, – заметил я и улыбнулся: – Может, оставим на память?"

"Нет, не оставим!" – неожиданно резко возразила она.

А зря. Лично для меня, безбожника, окропленное ее жертвенной кровью полотенце могло стать своего рода алтарем, значением не уступающим Туринской плащанице. До сих пор жалею, что не уберег его от ее мстительных рук…

Вот так и началась наша супружеская жизнь. Через неделю я защитил диплом, а через месяц в качестве научного сотрудника Института экономики приступил к трудовой деятельности. И завертелось беличье колесо дней. Ее мать до последнего отказывалась верить в наш брак, и только когда мы приехали за вещами, и Лина предъявила ей паспорт со штампом, она поняла, что проиграла и всю свою неутоленную ярость обрушила на меня.

"Мерзавец! – кричала она, выскочив на лестничную площадку, где я поджидал Лину. – Ты низкий и подлый совратитель, ты негодяй и обманщик, ты заморочил девочке голову и сломал ей жизнь! Ну, погоди, ты у меня об этом пожалеешь! Сильно пожалеешь!"

"Наталья Григорьевна, ну, Наталья Григорьевна, ну, послушайте…" – пытался я ее урезонить.

"Вон отсюда! Вон из моего дома!" – визжала вконец осатаневшая теща.

Я спустился этажом ниже и там дождался Лину. Когда она появилась, то выглядела, как ни странно, довольной, если не сказать торжествующей. Еще бы: она, наконец, сполна и красиво отомстила матери за свое судьбоносное поражение, о котором я тогда еще не знал. Любила ли она меня в то время, спрашивал я себя годы спустя и отвечал: нет, не любила. Она попросту пряталась за моей широкой спиной от своей матери, жениха и от самой себя. Выбирала, так сказать, из четырех зол меньшее. Вот и с поцелуем оттягивала до последнего. И согласие, и поцелуй и свадьба, и, к сожалению, я сам были лишь хладнокровными и расчетливыми ударами по матери и жениху. Но вот чего я не могу понять до сих пор, так это зачем ей вообще нужно было выходить за меня замуж. Это с ее-то историей!

8