Айвенго (Ivanhoe)

Two mediciners, as they called themselves, the one a monk, the other a barber, appeared, and avouched they knew nothing of the materials, excepting that they savoured of myrrh and camphire, which they took to be Oriental herbs.	Двое медиков, как они себя величали, - один монах, а другой цирюльник, - выступили вперед и, рассмотрев бальзам, объявили, что состав этой мази им совершенно неизвестен, а пахнет она мирой и камфарой, каковые суть, по их мнению, восточные травы.
But with the true professional hatred to a successful practitioner of their art, they insinuated that, since the medicine was beyond their own knowledge, it must necessarily have been compounded from an unlawful and magical pharmacopeia; since they themselves, though no conjurors, fully understood every branch of their art, so far as it might be exercised with the good faith of a Christian.	Однако, движимые профессиональною ненавистью к успешной сопернице по ремеслу, они не преминули намекнуть, что мазь сделана из каких-нибудь таинственных, колдовских зелий противозаконным способом; что сами они хотя и не колдуны, но основательно знакомы со всеми отраслями медицины, насколько она совместима с исповеданием христианской веры.
When this medical research was ended, the Saxon peasant desired humbly to have back the medicine which he had found so salutary; but the Grand Master frowned severely at the request.	По окончании этой врачебной экспертизы сакс смиренно попросил, чтобы ему возвратили мазь, приносившую облегчение, но гроссмейстер нахмурился и спросил его:
"What is thy name, fellow?" said he to the cripple.	- Как тебя зовут?
"Higg, the son of Snell," answered the peasant.	- Хигг, сын Снелля, - отвечал крестьянин.
"Then Higg, son of Snell," said the Grand Master, "I tell thee it is better to be bedridden, than to accept the benefit of unbelievers' medicine that thou mayest arise and walk; better to despoil infidels of their treasure by the strong hand, than to accept of them benevolent gifts, or do them service for wages.	- Так слушай же, Хигг, сын Снелля, - сказал Бомануар, - лучше быть прикованным к ложу, чем исцелиться, принимая снадобья нечестивых еретиков, и начать ходить. И лучше также вооруженной рукой отнять у еврея его сокровища, нежели принимать от него подарки или работать на него за деньги.
Go thou, and do as I have said."	Ступай и делай, как я приказываю.
"Alack," said the peasant, "an it shall not displease your Reverence, the lesson comes too late for me, for I am but a maimed man; but I will tell my two brethren, who serve the rich Rabbi Nathan Ben Samuel, that your mastership says it is more lawful to rob him than to render him faithful service."	- Ох, - сказал крестьянин, - как угодно вашей преподобной милости! Для меня-то уж поздно последовать вашему поучению - я ведь калека, -но у меня есть два брата, они служат у богатого раввина Натана Бен-Самуэля, так я передам им слова вашего преподобия, что лучше ограбить еврея, чем служить ему честно и усердно.
"Out with the prating villain!" said Beaumanoir, who was not prepared to refute this practical application of his general maxim.	- Что за вздор болтает этот негодяй! Гоните его вон! - сказал Бомануар, не зная, как опровергнуть этот практический вывод из своего наставления.
Higg, the son of Snell, withdrew into the crowd, but, interested in the fate of his benefactress, lingered until he should learn her doom, even at the risk of again encountering the frown of that severe judge, the terror of which withered his very heart within him.	Хигг, сын Снелля, смешался с толпой, но не ушел, ожидая решения участи своей благодетельницы. Он остался послушать, чем кончится ее дело, хотя и рисковал при этом снова встретиться с суровым взглядом судьи, перед которым трепетало от ужаса все его существо.
At this period of the trial, the Grand Master commanded Rebecca to unveil herself.	В эту минуту гроссмейстер приказал Ревекке снять покрывало.
Opening her lips for the first time, she replied patiently, but with dignity,-"That it was not the wont of the daughters of her people to uncover their faces when alone in an assembly of strangers."	Она впервые нарушила свое молчание и сказала со смиренным достоинством, что для дочерей ее племени непривычно открывать лицо, если они находятся перед собранием незнакомцев.