Айдарский острог

Это было суровое, безжалостное мероприятие. В повреждённых мозгах Чаяка произошёл очередной сдвиг — он наяву видел демонов чёрной смерти, которые ластились, тянулись к людям. Тех, кто поддался им, тех, кто шагнул им навстречу, он убивал на глазах у всех. Таковыми в основном оказывались нарушители дисциплины — те, кто без должной ответственности отнёсся к приказу. Кирилл не возражал против таких зверств — он и сам в это время был не очень вменяем.

Счёт дней учёный потерял — прошло, наверное, меньше месяца, но больше недели, когда он понял, что нечто создано: есть табуированная территория и есть люди, которые её охраняют. Они не покинут свои посты, пока демон не разрешит им это. Тогда уйти решил Кирилл — к больным людям, в умирающее стойбище.

— Они не виноваты, — сказал учёный остающимся. — Они плохо умирают, чтобы мы увидели, что такое скверна менгитов. Кто-то должен облегчить им переселение в «верхнюю» тундру. Демон Ньхутьяга говорил со мной — он велел мне идти к ним, он обещал мне защиту. Но — только мне! Вы слышите — только мне! А это место... Это место будет проклятым две руки лет — никто не должен приходить сюда, никто не должен пасти тут своих оленей. Мне и тем, кто остался ещё в «нижней» тундре, понадобятся еда и дрова. Передавайте нам их не приближаясь — как раньше...

Он взял с собой нож, трофейный котёл, взвалил на плечи тушу небольшого оленя и пошёл к далёким шатрам.

* * *

Летом оленные люди обычно ставят базовый лагерь и уходят с оленями налегке — скарб приходится перетаскивать на себе. В основном в стойбище остаются женщины, старики и дети. В хозяйстве Тылгерлана этим летом полного разделения не произошло — стадо паслось недалеко. Массовый вылет насекомых совпал с появлением первых больных среди людей. Один за другим пастухи выходили из строя, и замученные оводами олени разбегались.

Их пытались удержать — пока могли стоять на ногах. Эту безнадёжную борьбу таучины наблюдали с окрестных сопок, иногда даже слышали крики о помощи. Они помогали — заворачивали обратно отколы. Потом это стало бесполезно, и навстречу животным засвистели стрелы, загрохотали ружья.

Большинство пастухов остались лежать в тундре, так что подсчитать общую численность населения было нельзя. В шатрах Кирилл обнаружил восемнадцать живых. И примерно столько же мёртвых. К вечеру первого дня живых осталось только тринадцать — двое умерли сами и троих зарезал Кирилл по их просьбе — они были совершенно безнадёжны и очень страдали. Без видимых признаков заболевания оставались только двое — пожилая женщина и подросток. Женщина была недееспособной — она пережила смерть всех близких и, вероятно, повредилась рассудком. Больных надо было поить, кормить, обмывать, спасать от пролежней. Этим Кирилл и занялся. А начал он с того, что отделил мёртвых от ещё живых. Теперь в свободное время он рыл яму — братскую могилу — при помощи костей, найденных на помойке. Трупы, конечно, лучше было бы сжечь, но топлива для этого не было во всей округе.

Яма получилась мелкой — началась мерзлота. Тогда Кирилл стал расширять раскоп. Пока он этим занимался, грунт сверху оттаял на несколько сантиметров и стал поддаваться костяной лопатке. В принципе, таким способом можно было постепенно вырыть глубокий могильник, но тянуть время было нельзя — трупы разлагались на жаре, смрад и мухи превращали жизнь в ад, хотя и без этого раем она не была. Тела поместились не все, и для оставшихся Кирилл устроил погребальный костёр из каркасов ненужных уже шатров. И начал рыть новую яму — в среднем через день кто-нибудь умирал. Безумная женщина заболела, и Кирилл не заставил её долго мучиться. Последним заболел его единственный помощник — тощий исполнительный подросток, который оказался девочкой по имени Инью. Почему-то её грядущая смерть задела Кирилла за живое — он готов был, как Иов, возроптать на Бога, хотя и не верил в него. Может быть, потому, что в бреду, или просто забывшись, девочка называла его «мамой». Кирилл бросил все дела и стал возиться с ней, хотя и понимал, что только продлевает её муки. Он поил её, обмывал, прикладывал компрессы, вскрывал и промывал нарывы, держал за руки и ноги, когда она начинала метаться. Он как бы весь — без остатка — сосредоточился на душевном посыле: «Не умирай! Пожалуйста, не умирай! Пускай лучше я, а ты — не умирай!» Он прекрасно видел, что она не жилец — поражение тканей очень глубокое, особенно на лице и кистях рук. Он видел это и всё равно почему-то надеялся.

В конце концов, она затихла, и Кирилл понял, что это конец. У него кружилась голова, и очень хотелось спать. Собственно говоря, повышенная температура у него была уже несколько дней, но он не знал об этом — подобные ощущения были ему не знакомы. Решив, что борьба окончена, он завалился на какие-то грязные лохмотья и уснул. Или, может быть, потерял сознание. Очнулся или проснулся он оттого, что его звали. Точнее, звали «маму», но это было для него то же самое.