Айдарский острог

— А ты старайся! — рассмеялся Кирилл. Он встал и отломил ветку от ближайшего куста. — Представь, что я твой враг. Если ты не убьёшь меня, я заколю тебя вот этим копьём. Стреляй!

Как только ружьё вновь было поднято, Кирилл с криком «Хыгенэ!» повалился в траву. Выстрела не последовало, и он пополз вперёд, стараясь не слишком высоко поднимать задницу. Продвинувшись метров на 8-10, он посмотрел на Чаяка — ружьё было направлено стволом в небо. Кирилл вскочил и заорал, потрясая палкой:

— A-а, проклятый менгит! Тебя не спасёт твой огненный гром! — и опять упал.

Когда между «противниками» осталось метров пятнадцать-двадцать, Чаяк всё-таки нажал на курок. Раздался выстрел, Кирилл вскочил и с криком «Эн-хо-ой!!» устремился в атаку. Рисковал он не сильно, поскольку пулю в ствол не закатил, а забил только пыжи.

«Сражённый» Чаяк был задумчив:

— Уж не знаю, при чём здесь Хыгенэ, но...

— Но ты понял, да?

— Пожалуй... Так никто никогда не делал. Воевать надо стоя во весь рост! Иначе получается, что ты боишься противника, прячешься от него...

— Во-во! Но на самом деле ты вовсе и не прячешься, а зовёшь на помощь это самое Хыгенэ. Или давай ещё что-нибудь придумаем, а?

— Не стоит, пожалуй, — после недолгого размышления сказал Чаяк. — Хыгенэ нам вполне сгодится. Но лёжа нельзя пользоваться луком!

— А надо ли? — усомнился Кирилл. — Согласись, что русским наши стрелы не очень опасны — они выходят на бой в железе. А мавчувены... Они редко подходят на нужное расстояние, потому что слишком трусливы. Ты воевал больше меня, так что поправь, если я ошибусь: мне кажется, лучный бой нужен, чтобы отогнать противника, заставить его отступить или не дать приблизиться, так? А нам ведь теперь нужно не это, да?

— Да, Кирилл. Нам нужно их убивать — всех. И Хынгенэ поможет таучинам!

Армейскую службу Кирилл проходил главным образом «заочно», но кое-что усвоить сумел. Кроме того, память охотно подбрасывала нужные фрагменты из текстов А. Кочергина. В частности, как заставить бойца в критический момент действовать так, как нужно командиру? Главный способ, конечно, это страх — собственного начальства солдат должен бояться сильнее, чем противника. В случае с таучинами этот номер не проходит — они первобытные. Остаётся другой способ, который тоже известен с тех пор, как существуют армии: муштра, бесконечное повторение одного и того же действия, пока оно не станет совершенно автоматическим. Как, например, приучить солдата накрывать своим телом гранату, а не прятаться от грядущего взрыва? Нужно заставить его сто (или тысячу?) раз прыгнуть на учебную. В данном случае требовалось выработать у людей рефлекс — если на тебя навели ствол, падай и отползай в сторону. И не важно, заряжено ружьё или нет: навели — падай! Причём — с любого расстояния!

Эту мысль, адаптированную для «нецивилизованного» способа мышления, Кирилл попытался втолковать Чаяку. Тот уловил суть идеи довольно быстро и начал её реализовывать — с таучинским акцентом, конечно. Акцент же этот проявился в том, что обряд призывания Хыгенэ оказался совмещён с освоением воинами огнестрельного оружия и учебными стрельбами. Холостые заряды при этом не использовались. В итоге к концу первого дня тренировок один из подростков был убит наповал, двое мужчин оказались тяжело ранены и попросили смерти. Им, конечно, не отказали. Кириллу это сильно не понравилось, о чём он и сообщил Чаяку. Однако его «друг» оказался неожиданно твёрд: никаких холостых зарядов — мы не дети, и мы не играем!

Кирилл расстроился и почувствовал, что ему всё надоело: таучины азартно стреляют друг в друга, а он, как дурак, целыми днями чинит им заедающие замки на ружьях и меняет кремни. А в это время Лу... Его Луноликая...

«НЕТ! Я не ревную и не страдаю муками собственника, у которого отняли некую ценность, — нет! Просто... Просто из Мироздания выдернули главный стержень — несущую балку, что ли... То есть оно (Мироздание) как бы ещё стоит — никуда не делось, — но это одна видимость. Ведь это была не просто девушка, в которую влюбился... И не девушка вовсе... И не влюблялся я, наверное... Просто для меня в ней сконцентрировалось всё хорошее, всё доброе и правильное, что есть в мире. Меня можно было сотни раз предавать, подводить, обманывать, но Мир всё равно оставался прекрасным. Потому что в нём была она — конец и начало, мерило всех ценностей, эталон добра.

Ну, конечно же, это всё мои фантазии. А на самом деле она — обычная женщина, близкая, так сказать, к природе. Это в том смысле, что поколения цивилизованных предков не передали ей способности притворяться — камуфлировать «культурой» проявления своих инстинктов. Она ведь меня не обманывала, она была вполне искренна, как искренна, наверное, сейчас с Петруцким. Интересно, как они разговаривают?