Аид, любимец Судьбы (СИ)

– Прими войско, ухожу, – бросил я, вскакивая на колесницу. Ударили вожжи – как в щит копьем по звуку. Черногривый едва успел вскочить следом.

– Почему колесницей-то? – перекричал шум в ушах. – Можно же просто шагнуть!

Шагнуть, перенестись, вознестись – это у меня получалось через раз. Если бить, повелевая, худо-бедно выходило, то ходить путями богов, исчезая в одном месте и почти мгновенно возникая в другом, я умел отвратно на редкость.

Впрочем, Зевс говорит, что богам уметь и не нужно: нужно – желать, приказывать…

Ну, так значит – я не желал.

Но сейчас, нещадно истязая коней под истошные вопли младшего брата («Не трогай лошадей, кому сказал, а то я тебя этими вожжами!») – мимолетно сожалел об этом.

Квадрига уловила чутко: за промедление шкуру спущу. Земля под копытами бешеных скакунов сливалась в сплошную буро-зеленую ленту.

– Рассказывай.

– Сам мало что знаю. Прилетает Ирида-вестница, ломает руки, мол, Зевс в гневе, слал за тобой, а она без понятия, куда ты со своими отрядами нырнул. Ну, это отговорка, просто она к тебе лететь боится. Сказала только: с Офиотавром неладно. Так я подхватился – и к тебе…

– Насколько неладно?

– Да видно – совсем. Ты б ее лицо видел. По всему – младший ее перепугал чуть ли не до потери бессмертия.

– Но неладно?

– Да, сам понимаешь…

Понимаю. Это не колесница подпрыгивает по кочкам Фессалийской равнины: квадрига несет так, что колеса едва касаются земли. Но сама земля вздрагивает, будто грудь женщины, пытающейся сдержать рыдания.

Потаенная дрожь у склонов Олимпа: всего лишь один сын из многих, только один из многих, я, Мать-Гея, не буду плакать, я не буду плакать, я не бу…

– Доигрались, – просвистел сквозь зубы Зевс, встречая нас во внутреннем дворе и втаскивая в гинекей[2].

С сыном Матери-Геи Офиотавром было совсем неладно.

Его тень как раз в это время, наверное, любовалась искусно кованным мостом через черные воды Стикса.

Истерзанное тело вытянулось на ложе в одной из комнат прислуги: светлые волосы слиплись одним большим колтуном, глаза-колокольцы раскрыты в немом удивлении, алый рот приоткрыт в последнем усилии – задать вопрос…

«Почему вы так со мной?»

Сына Геи мучили долго и со вкусом – видно по раздавленным пальцам, порезам и ожогам на юношеском теле…

Самый страшный след наискось пересекал грудь, открывая разрубленное сердце.

Фальшиво донельзя завывала над сыном Геи Ата: «А какой был краси-и-и-ивый»… Впрочем, в воплях богини обмана слышалась и истинная тоска – по прерванной искусной игре.

У изножия ложа стояла усталая, но спокойная Афина.

– Железносердный был у него совсем недавно, – негромко сказала она, легким поклоном отмечая наше появление. – Мальчик умер быстро.

Сердце невинного сына Геи удивленно выглядывало из страшной раны, какие наносят только адамантовые секиры. Кровь была алого цвета, но не густой – словно бы фруктовый сок запятнал разрезанный хитон, веселой влагой окропил ложе…

– Как? – спросил я наконец, взглядом приказывая Ате умолкнуть.

Зевс дернул щекой.

– Он в последнее столетие рвался на волю, – голос у младшего выходил глухо. – Все спрашивал, почему ему нельзя выйти, даже если война… ну, ты знаешь. Я приказал присматривать за ним Аргусу Стоокому – не объяснял, конечно, зачем.

– Знаю.

– А он поспорил с Аргусом, что тот не сумеет одновременно продержать все свои глаза закрытыми, пока из разбитого пифоса вытекает вода. Аргус – из рода титанов. Он простодушен.

Из угла, где сидела Ата, больше не доносилось ни звука. Ну конечно, Офиотавр ведь не сам придумал этот спор… Ладно, все после.

– Дальше.

Зевс тер лоб ладонью, к которой пристали следы застывшей меди – наверное, сюда принесся прямо от тигля, в котором выделывал очередное поколение людей нового века.

– Дальше… сбежал. Еще Фетиду повстречал – попросил прокатить, а она и согласилась. Она же не знала…

Никто не знал. Просто белокурый юноша, кучерявый жертвенный барашек решил праздно прогуляться по военной Фессалии. И гулял, восхищаясь красотами гор и рек, приветствуя мелких божков и нимф, погружаясь в цветы, – пока на его дороге не встретился…

– Кто?

– Титий…

Посейдон сплюнул сквозь зубы, пробормотал что-то изощренное.

Родной противник, можно сказать. Один из тысячников Крона, известный лживостью и вероломством. Не раз сталкивались с ним во время военных стычек, и плоды этих столкновений – мои разбитые мечи, расколотые щиты, тела солдат, а иногда и раны – у меня или Посейдона.

Кажется, в день того, первого проигрыша Черногривый получил копьем в бок именно от него.

– Непонятно, как он на него наткнулся. Судьба какая-то, что тут скажешь… Титий, видно, понял не сразу. Сначала просто хотел повеселиться. Может, развлечься с красивым мальчиком. Вот только…

Вот только мы так и не научили красивого, простодушного мальчика быть не мальчиком. То есть, молчать.

А Титий, несмотря на то, что он титан, не настолько простодушен, чтобы пропустить мимо ушей знакомое до боли имя – Офиотавр…

Резануло под веками мимолетным прозрением. Титан – щербатый, грузный, недоверчиво ухмыляется, поигрывая секирой.

– Это какой Офиотавр? Сын Геи, что ли?