Аид, любимец Судьбы (СИ)

– Владыка Аид, – в глазах у Стикс было не прочесть, о чем она думает, но вот странно – она вздохнула вместе с остальными, облегченно, хотя сама ведь – из подземного царства… Неужели знала? – Властитель подземного мира, мира мертвых!

И слегка склонила голову, как бы ставя точку – отныне и навеки.

Я вернулся на свое место, видя, как присутствующие буквально вытекают из своих тронов от блаженного облегчения.

Равнодушно пронаблюдал, как тянут жребий братья – лицо Зевса чуть разгладилось, когда Посейдон вынул морское царство. Посейдон на секунду было нахмурился, рассматривая кварц на своей ладони, но тут же просветлел. Владычество над всеми – это еще и хлопоты, щурились его глаза. Мне-то море, нереиды, тайны, волны… А тебе, младший братец – ни с чем не сравнимая заноза.

Младший без всякого торжества подкинул на ладони свой жребий – землю и небо, и власть над всем, заключенную в одиноком камушке. Теперь он лучился спокойной уверенностью в том, что иначе быть не могло.

Могло, Громовержец. Впрочем, тебе этого не узнать.

Вновь склоняет голову Стикс – отныне и навеки.

– Так и должно быть!

Ликующая Гера первой поднялась с трона, чтобы поздравить мужа. Потом начали подходить дети, Гермес рванул сообщать волю Ананки всем, кто собрался в коридорах и у дворца – плотной толпой; объявилась откуда-то с потрясенным видом та самая Тиха – богиня случая. Еще долго не могла понять, что происходит.

Поздравляли Владыку-Зевса и Владыку-Посейдона. На поздравления третьему Владыке язык не поворачивался: вот уж у кого невезение. Впрочем, зашептались музы, с его характером… этот только под землей и уживется. Угадала Ананка, надо же…

Братья себя чувствовали, кажется, неловко. Словно это они меня обделили. Нервничали и поглядывали с опаской: вдруг прямо сейчас заору, что кто-то взял жребий обманом и нужно перетянуть. Посейдон все решал: подойти или нет – и каждый раз натыкался на невидимую преграду.

Словно мрак подземного мира явился на Олимп и встал передо мной стражей.

Махнул братьям – мол, увидимся на пиру. Поймал напоследок странный, полный облегчения взгляд Стикс.

Вышел из зала.

На пир не хотелось. К Левке не хотелось. Нереиды прямодушны, и я знаю, что услышу от нее: «Значит, такая судьба».

Лгать еще сегодня тоже не хочется.

Левая ладонь после холода вод Стикса почему-то перестала гореть, хотя и осталась обожженной.

В коридорах от меня шарахались – впрочем, как и до жребия.

Неотвязным рефреном звучали в мозгу три голоса, прорывающиеся через рев бури:

– Я ставлю на небо.

– Я ставлю на море.

– Я…

Я шел по облачной дороге – теперь пустой, потому что все живое нынче ликовало и славило произведенный Ананкой выбор. Ор не было у врат – значит, и свидетелей моей прогулки не было. За спиной оставался Олимп – не мой дом и не мой жребий.

Гелиос с сияющей в небесах колесницы помахал и закричал что-то – радостно и неразборчиво, вроде того, что давненько я не был у него и не навещал его конюшни.

Не буду. И не навещу. Я помню тебя, второй учитель, тебе нельзя вместе с тьмой.

За вратами, выкованными Гефестом, раскинулся скалистый уступ, а от него вниз вела горная дорожка, по которой нельзя было пройти, не переломав ног. Впрочем, боги ведь все равно не пешком по ней ходят, а тем смертным, которым позволено присутствовать на Олимпе за их заслуги, – помогают Оры.

Дунул свежий ветерок – приласкал лицо. Я повертел в пальцах свой жребий – осколок темноты. Выкинул в пропасть.

Камешек выкинул. Жребий остался.

Хотелось почему-то надеть шлем – зачем, если все закончилось…

Тихий голос, звучащий из-за плеч, сплетается с ветерком, скользит по скалам и долетает капризными отзвуками: сказано было – вблизи, а долетело – из дальних далей.

– Началось, невидимка… началось.