Аид, любимец Судьбы (СИ)

Уйти… уползти… отсидеться. Зарыться в ворох полуистлевших вонючих шкур, чтобы не учуяли. Забиться между валунов, в пыль, закопаться в кости и одеревеневшие ветки…

Давай, согласился третий вихрь, загораживая дорогу. Прячься, а мы поиграем.

В находилки-кусалки.

Или в травилки-удушилки.

Третья тварь была крупнее первых двух – голова выше моей. Вожак, – вспомнилось или придумалось слово.

– Боишшшшься?!

Шипение обдало лицо ветерком.

Я помню ветер. Он обдувал лицо, когда мать несла меня, едва родившегося…

Бледного золота из глаз на морде вожака стало больше, когда мои губы поползли в ответный оскал.

Куда более кровожадный.

– С чего б?

Тьма налилась новыми оттенками, резче обозначила краски и предметы. Я не отводил взгляда от двух лун в глазах у твари передо мной, а четыре другие луны обступали с боков – плыли, крались, стелились. Подбирались на расстояние прыжка.

Прыжок – а потом игра: кому первому достанется добыча. Беззащитная добыча, которая побеспокоила Крона. Добыча, которую Крон приказал усмирить. Ничего, что бессмертен – не очень-то побуянишь, когда твое тело втроем рвут клыками.

Он замешкался, прежде чем броситься, – или я оказался настолько быстрее?

Тьма обняла, закружила, услужливо толкнула в руку что-то острое, источенное соками времени.

Мрак поддержал неокрепшую детскую руку, вцепившуюся в горло первой твари. Смешок Ананки сверкнул – направил лезвие в ладони. Брызнуло– горьким, едким, багрянец с жилками прочерни…

Мрак в глазах. Мрак – глаза.

Мрак – все и во всем, захочу – и стану новым его оттенком…

Это он – не я. Это он – и я…

Потом содрогнулась твердь под ногами, и закричал отец.

Смешно, он орал вовне так, будто рожать собрался, или словно в стену его утробы ударило что-то покрупнее меня, или будто кровь, толчками вытекающая из разодранного горла чудовища, пропекала ему желудок.

Второй гад был глуп: он решил кинуться на меня сверху, не понимая, что и там – тьма, что она окружает его, а значит – его окружаю я.

Хрустнула и прорвалась под пальцами перепонка. Лезвие, подвернувшееся под руку, потерялось, ничего, можно просто придавить коленом к скользкой, мягкой поверхности под ногами, стиснуть шею… не пальцами, нет. Обволакивать – со всех сторон. Проникать внутрь – с каждой попыткой сделать вздох. Убивать волей…

Когти бьющейся в агонии мерзости разодрали ногу от колена до ступни, ничего, здесь безвременье: рано или поздно, а прекратит трепыхаться… все, прекратила.Вожака почему-то не было: точно, я прикончил тех, что поменьше. Мрак вокруг ликовал, упоенный, не хотел отпускать – к чему, если вместе нам хорошо?

Уходило ощущение струящейся сквозь вены мощи, смолк крик отца, в висках отдался то ли звон, то ли шелест, и повеяло холодком…

Холод был не воображаемый.

– Бездарно дерешься.

Тьма не сгущалась, оставалась многоцветной и яркой, и я отчетливо видел его: он присел на один из валунов. Юноша – нет, еще мальчик с пронзительным, морозящим взглядом, перед которым отступила темнота.

Незыблемее скалы, на которой сидит.

– Чего?

– Ты бездарно дерешься.

Голос… свист клинка. Паузы между словами – замахи и выпады.

Мелькнул хвост третьей твари: вожак мчался куда подальше без оглядки, испуганно подвывая.

Хорошенькое дело. Мало этих зубастых, так тут еще какой-то приперся. Обзывается.

Упер руки в бока, подошел поближе, рассматривая живую статую на валуне. Это хорошо, что он сидит: у нас головы как раз на одном уровне…

– Я, значит, бездарно дерусь?

– Угу.

Мой кулак усвистел вперед еще до того, как он ответил. Хорошо усвистел, от всего сердца, аж костяшки рассадились о зубы нежданного гостя. Тот, видно, удара не ожидал и в ответ мне съездил с большим опозданием, но зато и кулак у него оказался – будто наковальней по скуле приложил.

С валуна мы скатились уже вдвоем, сцепившись и слившись в единое целое, звякнуло что-то железное – да что ж, у этого гада плащ железом, что ли, окован? В ушах зазвенело от еще одного удара, зато я удачно зарядил противнику коленом в живот, а может, где-то рядом…

Когда мы расцепились, я пыхтел, он – задыхался. Волосы (какого цвета – не разберешь, не говорят оттенки) – облепили лицо, только глаза блестят. Но не как раньше, а удивлением.

– Т-ты ч-чего? Я – Танат-Смерть, сын Эреба и Нюкты…

– А я Аид, – отозвался я, – сын Крона.

И н-на тебе в зубы еще раз – в честь знакомства.

Во второй раз сцепились ненадолго, не успели упасть с ног, как снова вскочили. Я стоял, трогая расквашенный нос (когда он мне по носу-то попал?!), волосы занавешивали глаза, да какая разница, все равно ж темно…

– Что? Бездарно дерусь?

А этот, как его там, сын Нюкты, зуб отплюнул на ладонь и смотрит на него, будто чудо узрел. И губами шлепает:

– Бе-бездарно…

Ну, все. Сейчас он на своей ладошке еще два или три зуба увидит – пущай полюбуется.

– Это почему это?

– Потому что не тем, – отозвался он с неожиданной уверенностью.

Я посмотрел на две безжизненные туши неподалеку. Хмыкнул.

– А ты знаешь, чем нужно?

Гость приблизился и достал лишенный ножен, болтавшийся на перевязи меч – тот сливался цветом со странным, обшитым перьями плащом.