Афинские убийства, или Пещера идей

Понсика внесла новый кувшин неразбавленного вина, и ее молчание, казалось, заразило и их. Гераклес заметил, что

его друг (но разве Крантор все еще был его другом? Ведь они уже сидят, как двое незнакомцев, и разговаривают об общих старых приятелях!) не сводит глаз с рабыни. Чистые последние лучи солнца ложились на мягкие изгибы безликой маски; худые, но неугомонные, как птичьи лапки, снежно-белые руки вырастали из симметричных отверстий черного плаща с острыми краями каймы, покрывавшего ее с головы до ног. Понсика легко поставила кувшин на стол, поклонилась и ушла в глубь дома. Кербер яростно залаял со своего угла.

– Я не могу, не смог бы… – вдруг пробормотал Крантор.

– Что?

– Носить маску. Чтобы скрыть свое уродство. И думаю, что и твоя рабыня не стала бы носить, если бы ты не принудил ее.

– Ее сложные шрамы отвлекают меня, – сказал Гераклес. И, пожав плечами, добавил: – Кроме того, в конце концов, она – моя раба. Некоторые заставляют их работать нагишом. Я ее всю прикрыл.

– Ее тело тоже отвлекает тебя? – усмехнулся Крантор, ероша своей обожженной рукой бороду.

– Нет, но меня в ней интересуют только трудолюбие и молчание: оба они нужны мне, чтобы спокойно думать.

Невидимая птица резко, пронзительно просвистела три разные ноты. Крантор обернулся к дому.

– Ты ее когда-нибудь видел? – сказал он. – Обнаженной, я имею в виду.

Гераклес кивнул.

– Когда я стал расспрашивать о ней торговца на рынке в Фалере, он раздел ее донага: думал, что ее тело с лихвой возмещает уродство лица, и я больше заплачу ему. Но я сказал ему: «Одень ее. Я лишь хочу знать, хорошо ли она готовит и может ли сама вести не очень большое хозяйство». Торговец заверил меня, что она очень трудолюбива, но я хотел, чтобы она сама сказала мне об этом. Когда я заметил, что она не отвечает, то понял, что торговец хотел скрыть от меня, что она не может говорить. Пойманный на обмане, он поспешил объяснить мне причину ее немоты и рассказал историю с лидийскими разбойниками. «Однако она изъясняется с помощью простой азбуки жестов», – добавил он. Тогда я ее купил. – Гераклес остановился и глотнул вина, а затем продолжил: – Должен тебя уверить, это лучшее приобретение за всю мою жизнь. Да и ей повезло: я завещал, что после моей смерги она станет вольноотпущенницей, и даже сейчас даю ей достаточно свободы; она даже иногда отпрашивается у меня, чтобы сходить в Элевсин (она верует в Священные мистерии), и я без проблем отпускаю ее, – заключил он с улыбкой. – Оба мы счастливы.

– Откуда ты знаешь? – спросил Крантор. – Ты когда-нибудь спрашивал ее об этом?

Гераклес взглянул на него из-за изогнутого края чаши.

– Мне незачем это делать, – ответил он. – Я просто сделал такой вывод.

Воздух наполнили резкие музыкальные ноты. Крантор полузакрыл глаза и, помолчав, произнес:

– Обо всем-то ты делаешь выводы… – Он ерошил сожженной рукой усы и бороду. – Всегда выводы, Гераклес… Мир предстает перед тобой в маске немой, а ты делаешь и делаешь выводы… – Он покачал головой, и на лице у него появилось странное выражение, будто он восхищался упрямством логики своего друга. – Ты – афинянин до невероятной степени, Гераклес. Платоники, как тот твой заказчик в прошлый раз, по крайней мере верят в абсолютные нерушимые истины, которые не могут увидеть… Но ты?… Во что веришь ты? В сделанные тобой выводы?

– Я верю лишь в то, что могу увидеть, – совершенно просто ответил Гераклес. – Выводы – это просто еще один способ смотреть на вещи.

– Представляю себе мир, полный таких, как ты. – Крантор умолк и ухмыльнулся, словно и в самом деле представил его себе. – Как бы это было грустно.

– Все бы молча функционировало, – возразил Гераклес. – Грустным был бы мир платоников: по улицам они ходили бы, словно летая, с закрытыми глазами, устремившись мыслью в незримое.

Оба они засмеялись, но Крантор первым остановился и сказал странным тоном:

– Тогда, значит, самый лучший выход – это мир с такими, как я.

Гераклес смешливо приподнял брови.

– Как ты? В один прекрасный момент им бы захотелось сжечь себе руки или ноги или биться головой о стенку… Вес ходили бы изувеченные. И неизвестно еще, не было ли бы и таких, кого изувечили другие…

– Обязательно, – быстро откликнулся Крантор. – На самом деле так и происходит каждый день во всех мирах. Например, рыба, которой ты угощал меня сегодня, изувечена нашими острыми зубами. Платоники верят в незримое, ты веришь в зримое… Но все вы за едой увечите мясо и рыбу. Или смоквы.

Не обращая внимание на насмешку, Гераклес проглотил поднесенную ко рту смокву. Крантор продолжал:

– Вы думаете, размышляете, верите, лелеете веру… Но Истина… Где Истина? – И он оглушительно расхохотался, так что даже грудь его затряслась от смеха. Несколько птиц, как остроклювые листья, сорвались с крон деревьев.

Последовало молчание, и черные зрачки Крантора уставились на Гераклеса.