Аэропланы в Брешии

Человек со спокойными философскими глазами стоял, скрестив руки и расставив ноги. Дважды прерывал он свои раздумья у ворот ангара и подбегал к двигателю аэроплана, над которым трудилась пара механиков. Тот, что склонялся над машиной, вытягивал назад ладонь, шевеля пальцами, и второй вкладывал в нее разводной ключ, отвертку или проволочный ёршик.

— Это совершенно точно — Блерио, — сказал Отто. — Поскольку вот это — его воздушный корабль, на котором он пересек Канал[50].

Позднее за ужином Макс вспомнил анекдот про отца и сына, которые верхом подъезжают к художнику в открытом поле. Это Сезанн, говорит сын. Ну откуда ты знаешь, кто это? спрашивает отец. Потому что, отвечает сын, он пишет картину Сезанна.

Это в самом деле был Блерио. В облегающей шапочке с наушниками, которые завязывались на подбородке, как у средневековых пап. Нос у него был cinquecento[51] — скорее, клюв, подобающий человеку-птице. Он все время бросался вперед, привставал на цыпочки и не спускал глаз с пальцев механика.

«Блерио-XI» был желтой стрекозой из вощеного дерева, натянутого полотна и проволоки. По его борту печатными буквами военного серого цвета бежало название:

АНТУАНЕТТА 25 CV.

Отто выдал информацию, что его мотор сконструирован Алессандро Анцани. Вся мощь явно находилась у самолета в плечах, где крылья, колеса и пропеллер под прямыми углами разбегались друг от друга, все в разных плоскостях.

Однако, несмотря на свою бравую желтизну и мореходные переплетения тросов, он был тревожно крохотным — едва ли больше комара, увеличенного до размеров велосипеда.

Около них высокий человек с густыми каштановыми волосами держался за левое запястье так, словно ему было больно. Внимание Кафки привлекла сила его взгляда — больше, чем рост и худоба, отмечавшие, по всем видимым признакам, аэронавта и механика. То была эпоха человека-птицы и волшебника машины. Кто знает, не принадлежит ли одно из этих озабоченных лиц самому Маринетти[52]? Журавль, а не человек. Сама непокорность его каштановой шевелюры, напряжение длинных пальцев, казалось, говорили о странной потребности летать. Он беседовал с коротышкой в синей робе механика, с повязкой на глазу. Изо рта его выпорхнули слова: Станция Запуска Воздушных Змеев в Верхние Слои Атмосферы, Hohere Luftstazion zum Drachensteigenlassen. Вслед за этим коротышка воздел квадратные ручки и вопросительно склонил голову. Глоссоп, последовал ответ, и за ним зеленое слово: Дербишир.

Чуть в отдалении из ангара выкатывали еще один аэроплан. Перед ним спиной шел авиатор, направляя каждое движение неистовыми жестами.

Отто распрямил плечи и приблизился к человеку, бывшему, очевидно, как итальянцем, так и репортером.

— lnformazione, per favore[53], — произнес он напыщенным тоном, который, как считали Макс и Франц, приберегал только для пражских официантов. Глаза репортера округлились и вспыхнули.

— Per esemprio?

— Chi е il aviatore cola, prego?

— E Ruggiero. Francese.[54]

— Спроси его, — сказал Франц, — не знает ли он, кто вон тот высокий мужчина с глубокими глазами и каштановыми волосами.

— E quest'uomo di occhi penetrante e capigliatura riccia?[55]

Репортер не знал.

Казалось, к полету еще ничего не готово. Они прогулялись до кип сена, отделявших летное поле от трибуны, где под увешанным флагами навесом ярусами восседало общество. Все это походило на самую большую толчею в мире, написанную кистью импрессиониста. В плетеном кресле под голубой парасолькой сидела основательная графиня Карлотта Примоли Бонапарт. Вокруг нее стайкой вились молоденькие дамочки в голубых и розовых вуалях.

Где же здесь три принцессы Бурбонов — Массимилла, Анатолия и Виоланта? Покинуть длинные пологие ступени Виллы Медичи, уже усеянные первыми листьями осени, уехать от высоких деревьев, безносых герм и терминов своих римских садов, из-под зашиты стен к холмам Брешии — был ли это для них просто светский выход, на который их пригласили кузены, все в усах и саблях? Однако, говорили, что д'Аннунцио[56] здесь — а он в этом году напечатал «Федру» и «Contemplazione della Morte»[57], книги, напоминавшие Кафке венки в морге, — и не доходили ли до них слухи, что он брал летные уроки у Блерио?

Они увидели Пуччини. Тот опирался о соломенную баррикаду, защищавшую большую трибуну. Лицо его было длинно, а нос — как у пьянчуги.

Профиль дамы с идеальным подбородком и глазами цвета горечавки заслонил от Кафки цилиндр господина в брыжжах, а затем, как раз, когда Макс пытался показать ему мальчика в матроске, ходившего на руках, он обнаружил, что все это время думал об интерьере высокой травы, о мышином мире.

Блерио собирался лететь. Давали отмашку. Механики хлопали себя по карманам.