Адриан

В начале путешествия Адриан, конечно же, не мог не посетить в очередной раз горячо любимые Афины. Там он совершил освящение тех сооружений, которые по его повелению были построены. В первую очередь — храма Зевса Олимпийского и алтаря в свою честь. Далее он отправился в азиатские провинции, где добросовестно освящал храмы своего имени. В городах, кои он удостаивал своим посещением, строились в честь его приезда памятные сооружения. Одно из них — знаменитая своей красотой арка в Анталье.

Пожалуй, Греция и Малая Азия более всех других провинций необъятной Римской империи должны были быть благодарны Адриану. Ни один римский цезарь до него не вёл в тех краях столь значительных строительных работ, не украсил их столь многочисленными архитектурными памятниками, иные из которых могут признаваться и шедеврами. Полезны для многих городов и мест Империи оказались художественные наклонности Адриана, его честолюбие. Ведь это и заставляло его мечтать о роли основателя городов и восстановителя памятников старины[675]. Не зря императора окружали архитекторы, инженеры, строители, художники, занесённые в специальный список как в самые настоящие легионеры[676]. Отсюда и бессчётные сооружения его периода: дороги, порты, театры, храмы, арки[677]. Современники должны были быть глубоко благодарны такому императору-путешественнику. Ведь странствия его оставили по себе память на века. Да и не забудем о реальной пользе множества по его воле построенных сооружений. И не только их. Основание новых городов тоже было благом для населения мест, где они по воле Адриана появлялись. Так, к примеру, на рубеже провинций Азия и Вифиния в Малой Азии в горной местности хозяйствовал разбойник Таллибер, с которым местные власти никак не могли справиться. Император основал здесь город своего имени — Адриана. Новая, упорядоченная городская община выправила положение. Ликвидация разбойничьего гнезда стала несомненным благодеянием для местного населения[678].

В отличие от современников дальние потомки строительные и архитектурные деяния эпохи Адриана не склонны оценивать высоко. Теодор Моммзен прямо писал: «II век — время, проникнутое не столько эллинистическими, сколько жалкими космополитическими тенденциями эпохи Адриана»[679]. Современник великого антиковеда и его соотечественник археолог Рейнгард Кекуле в своей статье «К истории греческого искусства» также высказывает весьма жёсткие суждения о достоинствах архитектурных и скульптурных памятников времён царствования нашего героя. Особо удручает немецкого учёного вклад Адриана в архитектурный облик Афин: «Адрианом был наконец окончен с необыкновенной роскошью Олимпион, храм олимпийского Юпитера в Афинах, начатый некогда Писистратом, продолженный только по повелению Антиоха IV Эпифана римским строителем Коссутием и долго ещё стоявшим в неоконченном виде до Адриана, который окончил его с невероятной роскошью. Около этого сооружения возникли Новые Афины, состоявшие из римских вилл… Но как ни прекрасно место под чудесными колоннами Олимпиона, как ни радовались этим постройкам сами горожане, как бы ни поучительны, как бы ни привлекательны они были во всяком другом месте, всё же, при всей исторической добросовестности и всём стремлении к общему историческому взгляду, нельзя отделаться от мысли, что в Афинах эти постройки не на месте, что они здесь чужие. Только сооружения и развалины эпохи Перикла не кажутся здесь чужими, а напротив, подчиняясь великой и благородной красоте аттического ланшафта, они украшают его; с ними связаны идеальные представления, которые мы носим в сердцах как драгоценное завещание истории греческих древностей… Более дикие формы принимает эклектизм при Адриане. При Траяне, не понимавшем искусство, но сильном характером и властью, искусство так же честно, дельно и полно характера, как и сам властитель, которого оно чувствует: это явление прекрасное. При меценатстве его преемника, дилетантствующего и претенциозного, искусство распадается на несколько различных направлений. Вкусы делаются многостороннее, и для возбуждения их требуются новые средства. Стили самых разных времён и народов воспроизводились рядом, вроде как в Мюнхене сопоставлены различные практические образцы различных стилей. Архаизм повернул далеко назад, дошёл до египетского искусства, произведениям которого придаются, впрочем, более мягкие формы. Адриану нравилось применять греческие формы в Египте и египетские в Италии. Насколько были способны тогдашние художники к изяществу, технике и изобретению и к чему они стремились в искусстве, мы видим на фигурах Антиноя, в статуях и барельефах. Но никакого здорового вида не имеют эти прекрасные, но мрачные и тяжёлые вещи. Правление Адриана, необыкновенно усилившее массу произведений и даже самую способность к производительности, служит в истории искусства только самой сильной и последней вспышкой. После всех этих усилий принципиального обновления через архаизм и эклектизм оставалось лишь одно — полный упадок»[680].