Адония

Остаток дня Адония провела в своей зале. Обедать она не ходила. Сидела на полу, забившись в угол между недавно принесённым столом и стеной, согревала теплом своего тела отцовскую шпажку. Устав сидеть, устроилась в самой серёдке пространной кровати, лицом вниз, обнимая и шпажку и примостившуюся сбоку негромко урчащую кошку.

Начинало темнеть, когда в холле послышалась чья-то негромкая поступь. Кто-то приблизился к распахнутым настежь дверям залы, спросил с нарочитой приветливостью:

– Адония! Ты не спишь? Не желаешь поужинать?

Она знала, что её лица невозможно увидеть с порога, но поспешила сомкнуть веки: «Сплю. Сплю! Никого не хочу видеть! Даже тебя, милый Цынногвер…»

Регент, осторожно ступая, ушёл. Адония непроизвольно проследила звук удаляющихся шагов: вниз – и на второй этаж, в капитанскую залу. Послышались ей и отдалённые смутные голоса где-то внизу, там, куда устремились затихающие шаги. Капитаны гудели о чём-то своём, сойдясь после ужина в их сухопутной кают-компании.

Она полежала ещё полчаса. Перекатилась на спину. Широко раскрыла глаза. «Он ведь завтра уедет! Нужно пойти попрощаться».

В зале было уже темно, и Адония никак не могла отыскать спрятавшиеся ботфорты. Тогда, не набрасывая камзола, в сорочке и панталонах, босиком, она сбежала вниз, сняла с крюка фонарь с горящей в нём свечой, поднялась к себе, отыскала чулки и ботфорты, оделась и пошла к месту собрания капитанов. В тёмном коридоре с досадой хлопнула себя ладошкой по лбу: «фонарь-то забыла!» Но возвращаться не стала.

На полу, пометив жёлтым щель между неплотно притворёнными дверями, лежала зыбкая, подрагивающая полоса света. Крепко пахло табачным дымом. Слышались громкие голоса. Дойдя до двери, Адония в нерешительности остановилась. Как поступить? Постучать и вызвать Цынногвера в коридор? Или открыто войти? Но тогда как поприветствовать капитанов? Присесть в реверансе? Но она, так сказать, не в той одежде…

Вдруг до неё донеслось её собственное, громко произнесённое имя.

– А не хочешь ли, Регент, предъявить в виде ставки малышку Адонию?

Голос был незнакомым, и ответил ему другой незнакомый:

– Какая в ней ценность! Ей едва-то лет десять. Ни пользы, ни удовольствия.

– Это как посмотреть. На самом деле – ценность в ней есть.

– Интересно, какая?

– По прихоти судьбы – она одна из нас. Все эти дамочки, составляющие временные забавы и развлечения, неизменно отправляются в зал номер девять. А из Адонии можно вырастить собственную подружку, которая неизменно находилась бы рядом. Во-первых – одной с тобой крови боец, в одной стае. А во-вторых – обещает вырасти редкой красавицей. О чём говорить! И возраст – самый удобный для того, чтобы начать выращивать спутницу и преданную хозяину, и восхищённую им. Кто-нибудь видел её лицо, когда она смотрит на что-то красивое? Восторженный, благодарный волчонок. Пройдёт пять лет – и вот рядом преданная, хорошо тренированная, синеглазенькая волчица. Так что, Регент? Разыграем малышку по-честному?

А вот этот голос она не спутала бы ни с чьим другим.

– Что ж, это даже забавно. Нет, в самом деле, любопытно, кому судьба предоставит право воспитывать девчоночку на свой вкус? Уговорили. Ставлю Адонию.

– Значит, если ты сейчас проиграешь, то отходишь от неё в сторону? А выигравший берёт её себе в ученицы?

– Да. Именно так.

– Что ж, хорошо. Кто что имеет?

– Несъёмный браслет на запястье, с секретом.

– И в чём секрет?

– Внутри спрятана согнутая в кольцо стальная «нитка» с зубцами. Ею можно перетереть, скажем, тюремный засов или решётку.

– Ну, нет. По сравненью с Адонией – слабо.

– У меня есть, джентльмены, пара вещиц.

– Что там, Филипп?

– Вот, смотрите. Клинок. Серая сталь, бритвенная заточка. Паук возле гарды. И вот – табакерка из золота. Ценность в ней – камень. Наделён личным именем: «Око вампира». Странным образом способствует пролитию крови. Кто-нибудь помнит дельце у еврейских торговцев? Оттуда.

– Вот это годится. Играем?

Адония, прижав кулачки к груди, сдерживая запалённо скачущее сердечко, отступила назад, в темноту.

На подгибающихся ногах она приплелась в свою залу. Постояла, слепо глядя на мутно-жёлтое пятно стоящего на столе фонаря. Да, самый хороший учитель – это всё-таки жизнь. Вот, девочке девять лет, а она знает уже, что такое предательство.

Глубоко, прерывисто, со всхлипом вздохнула. Выйдя в холл, ухватилась за створку огромной двери (она отозвалась возмущённым ржавым скрипением), потянула, с грохотом притворила. Притворила вторую. Напрягая все силы, подняла стоявший вертикально в углу пыльный брус, тяжко ударив, втиснула в скобы. Добралась до кровати, присела. Вытерев слёзы, плачущим голосом произнесла:

– Киса-киса! Иди сюда! Где ты?

Потом, лёжа в обуви и в одежде, уже засыпая, подумала: «В моей жизни есть только один надёжный человек. Это патер».

Маленькое великанство

Утреннее солнце высветило её лицо с сомкнутыми, припухшими веками. Адония проснулась, но ещё лежала в полудрёме. Что-то звякнуло возле кровати. Она открыла глаза. Кошка вспрыгнула на стоящий подле кровати столик и потревожила находящуюся на нём посуду.