Даже массовые убийства евреев были организованы нацистами как индустриальный процесс, хотя уничтожение людей в газовых камерах не представляло собой сложной технической задачи. В начале этого страшного конвейера жертвы сортировались по признаку трудоспособности. Тех, кто оказывался непригодным к физическому труду, заводили в специальные камеры — как им объясняли, «для гигиенической обработки». Затем в камеры пускали газ. После того как все было кончено, с трупов снимали одежду и другие полезные вещи, например золотые зубы, подлежащие «утилизации», а сами тела сжигали. Такая «обработка» жертв производилась методично и эффективно. При этом исполнители не наблюдали агонии. Они участвовали в проведении в жизнь политико-экономического плана фюрера, но оставались в стороне от непосредственного убийства буквально на один шаг[30]. Несомненно, чтобы быть безучастным к судьбе людей, которых ты только что видел и из которых сам выбрал тех, кто будет убит в течение часа в соседнем помещении, требуется гораздо большее жестокосердие, чем то, которое необходимо экипажу выполняющего боевое задание бомбардировщика. Но, несмотря на это различие, в обеих ситуациях есть одна общая и очень важная деталь: технологизация процесса массового убийства, позволяющая исполнителю сохранять эмоциональную дистанцию по отношению к результатам своих действий. Когда процесс организован таким образом, разрушению уже нет предела, ибо
Но если это действительно так, если в основе современного широкомасштабного разрушения действительно лежат техно-бюрократические структуры, разве не опровергает это мою основную гипотезу о некрофильском характере преклонения перед техникой? Не правильнее ли будет считать, что современный технократ не движим вовсе мотивом к разрушению, а представляет собой скорее тип холодного, умственного человека, не ведающего любви, но и не одержимого разрушительной страстью, превратившегося — в характерологическом смысле — не в разрушителя, но в автомат?
Это сложный вопрос. Нет сомнения, что для Маринетти, Гитлера, для тысяч сотрудников нацистской или сталинской секретной полиции, охранников лагерей, исполнителей массовых казней страсть к разрушению была доминирующим мотивом. Но, может быть, все они не имеют отношения к типу личности, порожденному нашей эпохой? Правы ли мы, определяя дух технократического общества как некрофильскую ориентацию?
Чтобы ответить на эти вопросы, надо прояснить ряд моментов, которых я до сих пор здесь не касался. Прежде всего необходимо остановиться на связи некрофилии с анальным характером.
Как показывают клинические данные и анализ сновидений некрофилов, у них присутствуют отчетливые черты, свойственные анальному характеру. Фиксация на испражнениях является, как мы видели, символическим выражением интереса ко всему гниющему, разлагающемуся, мертвому. Однако, хотя «нормальный» анальный характер предполагает некоторую долю безжизненности, он все же не тождествен некрофилии. Анализируя пути развития анального характера, Фрейд и его сотрудники обнаружили, что иногда в качестве побочного продукта он порождает склонность к садизму. Это происходит не всегда, но лишь у тех людей, которые отличаются особым нарциссизмом и враждебностью. Впрочем, даже и садисты остаются по эту сторону интересующей нас границы: они хотя и стремятся контролировать других людей, но не стремятся их убивать. Но если у человека отсутствует и такая, пусть извращенная связь с другими людьми, если его нарциссизм и его враждебность достигают критической точки, такой человек становится некрофилом. Тогда его цель — превращать живую материю в неживую, разрушать все и вся, часто даже самого себя. Его главным врагом становится сама жизнь.
В соответствии с этой гипотезой, развитие от нормального анального характера к садистскому характеру и от него к характеру некрофила обусловлено возрастанием нарциссизма, неконтактности и склонности к разрушению, причем находящийся между этими полюсами континуум включает бесчисленное множество случаев. Некрофилию, следовательно, можно определить как