Адажио

Пианист знал, для чего создан цифровой креатив, и кто наживается на человеческих слабостях – вроде занудства, разврата и выше упомянутой глупости. Но социальная сеть, поглощая даже самых целомудренных ангелов, давала надежду на розыск им лелеющей особы. Всего пара щелчков пальца – и он отыскал своё сокровище, застыв на минуту перед манерной, но привлекательной фотографией.

Её звали Офелия. Великолепная, обольстительная и чудная. Просто Офелия, которую человек прекрасно знал. Офелия, которую он любил в саксонском стиле, исподволь вырываясь из шекспировских трагедий. О-ф-е-л-и-я, которую он возвышал, словно Гумберт ненаглядную Лолиту. Офелия…Офелия, чьё имя ласкало огрубевшее одиночеством сердце.

Собрав расхлябанные от восприимчивости части тела, пианист, наконец, вспомнил, что ему нужно в университет – за научными открытиями и управленческими радостями. Он бодро вскочил со стула и, обернувшись, словно принц-полукровка, был празднично наряжен и пылким шагом удалился в путь. Человек размышлял над тем, что вскоре вновь будет лицезреть свою Офелию.

6

Её можно любить, но только не сближаясь. В сущности, каждый человек уверенно рассказывает дотошным тоном о любви, пока действительно не полюбит. Пианист многое знал о любви, в том числе что-то подобное, но никак не мог представить: как человечество ухищряется превращать планету в канализацию, когда можно просто любить.

Он наблюдал за ней сидя за партой, на лекции и просто в залах, коридорах, на улице около клумбы и даже возле женской уборной. Уровень мастерства наблюдения у человека достиг высшей степени, коей позавидовал бы сам мистер Холмс. Человек подслушивал наивные шептания Офелии так часто, что мог услышать её голосом исполнение все опубликованные стихи Байрона. Ему чудилось, что это не обычная хорошенькая девушка говорит повелительным тоном, а сама Вселенная обнаруживает свою сущность.

Пианист посещал те же лекции, что и Офелия, те же предметы, ел невкусную кашу в той же столовой. Он успевал влюбляться в неё по нескольку раз в день, при этом оставаясь незаметным поклонником. Человек был в восторге от её манер и аристократического воспитания, которое выдавали саркастические ухмылки и неестественно-женские повадки. Офелия была знаменательным событием в его жизни. Она была исключительной среди ароматного сумбура, словно густой татарник, заглушающий собой дивные цветы.

Человек пытался творить поэзию, но тщетно – любые соплежуйства были выброшены в урну. Хоть в этом он был честен – любовь, в своём расцвете, несомненно, пристанище высших чувств и меланхоличного настроения, что в действительности – сопли. Он терял голову, но, кажется, был рад происходящему: впервые что-нибудь испытать, будь то боль или удовольствие, есть запретным плодом, что немедленно сорван. Человек до сих пор не знал меру любви, поэтому был готов оборвать священное дерево до последней ветви.

Офелия уходила и снова возвращалась, бунтующим характером раскрывала двери кабинетов, скандалила с преподавателями, проявляла удивительный уровень образования как для хорошеньких девушек (большинство из которых примитивные дурнушки), смеялась во весь голос с подружками и отвергала нелепый флирт со стороны местных фарисеев и повес. Она была важной персоной в среде университета, несмотря на бойкость и вспыльчивость. Пианисту казалось, что от неё были без ума все – от дряхлых преподавателей до завистливых конкуренток. Офелия отличалась отсутствием сложностей: её хотелось любить, несмотря ни на что.

Окончательно возвысить Офелию над тернистыми небесами человеку удалось во время наблюдения на концерте. Там она предстала не только молодой и прекрасной, но и талантливой. Буржуйские оттенки и бродвейские замашки концерта выдавали неслабый нарциссизм организаторов и участников. Подобный сатанинский бал был способом потешить самолюбие. Но её красное платье резвилось по сцене, словно счастливый ребёнок, вдохновляющий на самые безумные мечты. Пианиста охватила гамма пронзительных чувств, чередуясь с полоумными мыслями и природной притяжательностью. Офелия была принцессой сцены, отродясь противной человеку. Он прощал её, потому что красный войлок пеленал не только беззащитные глаза, но и разум.

Очнувшись в земном приюте, где-то между нотами ми (метро) и до (дом), пианист отправился вечерним аккордом в такт уличным фонарям в сторону супермаркета. Там, скупив необходимые для выживания предметы, он обнаружил у выхода бедолагу, что просил помощи. Он вспомнил окровавленное тело в ресторане и выбросил все монеты из карманов в ладони незнакомца. Быстро передвигаясь, словно живой токкатой, человек оказался в своём доме, и, подводя итоги дневного влюблённого сольфеджио, в который раз вдохновлённо улёгся спать.

7