Адажио

Студенты потихоньку начинали шептаться – ведь у каждого личное мнение и сборка цитат на подкорке. Каждый из них видел жизнь с изнанки, и пережил такое, что греческим олимпийцам не являлось. Практически все разговоры сводились к чему-нибудь схожему – худая на счастье жизнь, плохое правительство, несчастные морды лица. Это и впрямь, словно надрыв на затылке, но слышать укоризненный тон жвачного лицемера – не лучшее, на что способно человечество. Требующая серьёзного отношения тема – только теряет свою ценность и впечатлительность, бороздя во рту костюмных голодранцев.

Чаще болтали о том, что мы на дне. Глупо утверждать, что страна, двух десятков лет отроду, находится на самом дне, в умах современников заслуживая как минимум на любовь иностранца. За короткий огрызок времени государство распускало яркие бутоны и пахло мёдом разве что в мирах Толкина или Льюиса. Государство, само по себе не имеющее ни права на трезвое существование, ни способности дотягиваться до звёзд, ни какого бы то ни было поэтического настроя и желания разворотить истину (хотя этим они как раз и занимаются, только в более грубой форме и с жестикуляцией на трибунах) , – это государство, несомненно, строится на костях, и невроз какого-нибудь пролетария, студента или пьяницы является признаком управленческого мастерства или, если угодно, решённой задачи с лишней переменной. Жизнь хаотично распускает руки, и борьба со злом есть результат ещё большей борьбы с добром. Просто вам посчастливилось залить своей кровью, так называемое дно (которое объявилось формированием бездарной мерки или величины). Бесконечные возгласы о тотальных переменах и вульгарные побуждения к действию – только нарастающая скука, а не борьба за лучший мир (коего, как выяснится вами позже, не существует). И произвольность собственной судьбы, да ещё в государстве, посланном пионерами мечты на самое дно, выглядит куда лучше, чем беззаботная жизнь на телах митингующей толпы.

Капитализм есть манна небесная всех экономических насильников. Великое событие, выдающее сборник терминов и формул за науку, было сотворено романтично и со вкусом.

Пианисту казалось, что начало отметилось на кровавом клинке, где-то в бою капиталистов с индейцами. Эпоха великих географических открытий, как любят называть историки и просто доценты, не что иное, как экспроприация земель, ресурсов и порабощение коренного населения. Пришёл, увидел, отобрал – вот лозунг смышлёной экономики. Истребление чужой культуры происходило также беспощадно, как и голодовка в тридцать втором, геноцид евреев в тридцать девятом, расстрелы в ГУЛАГе и в собственной кровати в сорок первом. Просто о второй мировой мы больше знаем и, следовательно, о ней больше говорят, поэтому слишком хорошо чувствует сердце, как обливаться кровью. Рождение капитализма, наоборот, находится вне зоны нашего воображения, поэтому тяжело представить, что сие имело место. Легче махнуть рукой и ссылаться на выдумку – но прежде представить, что через пару сотен лет и мировая война будет казаться выдумкой (за отсутствием настоящих войн). Поэтому учёные с умным видом рассказывают сказки о вселенском благе, забыв о том, что благо рождалось на трупах – скверно, но честно.

Спустя сотню лет после чудесного рождения равнины Индии белели костями ткачей, двенадцать миллионов африканцев были захвачены в рабство и вывезены в Европу, а люди колониальных земель жили меньше мух. Ещё немного времени – и промышленная революция плескалась в овациях, пока дети вкалывали на заводах, взрослые падали в изнеможении у станков, и та же продолжительность жизни в среднем составляла не более двадцати лет. Экономисты радовали свой глаз прекрасными цифрами и учётами, которые и до сих пор восхваляются в книгах. И этот огрызок истории можно пережить – потому что пианисту, как он размышлял, трудно в действительности представить тот ужас, что происходил с людьми, то насилие, которым занимались персоналии с пожелтевших страниц.

Человек знал, чем на самом деле занимаются экономисты. Знал, чем занимаются учёные. Они, как и другие субъекты, воображают свою жизнь как ценность, что должна происходить в красивом русле. Но, выйдя из лектория, понимал, что цена человеку – дерьмо, либо не прикасайтесь к истории.

5

В тёмном просторе коридора пианист заметил очаровательные черты лица: изумительные жгучие губы в синхронном танце с бойкой улыбкой. Взгляд прелестной дамы изысканно претендовал на божественность, будто она и сама осознавала сближение с чем-то воистину возвышенным, нечаянно требуя восхищения. Несметное количество мужчин были в плену её красоты, и ещё большее количество женщин проклинало её исключительность. Девушка притягивала беспардонные взгляды и все-таки заставила поперхнуться: человек не успел насладиться мгновением, как она тут же исчезла в безмерно волшебном пространстве.